Золотой человек - Филип Киндред Дик

окраинами, насколько хватало глаз, зеленели поля, возвышались холмы, тянулись вдаль просторные прерии. По узким улочкам неторопливо, с ленцой, катили простенькие наземные автомобили, а большинство горожан вовсе ходили пешком. Весь городок казался немыслимым анахронизмом, извлеченным кем-то из недр давнего-давнего прошлого.

– Видите ли, я с детства рос в единой общегалактической культурной среде, – пояснил Роджерс. – Благодаря Ретрансляционному Центру технологический и идеологический уровень всей Галактики одинаков, и к столь радикально иной социальной среде приспособиться нелегко. Вы так долго прожили в изоляции, что…

– В изоляции? – с недоумением в голосе переспросил Уильямсон.

– Отрезанными от Ретрансляционного Центра. И вам поневоле пришлось развиваться без его помощи.

Перед обоими, неторопливо свернув к обочине, остановился наземный автомобиль. Дверцы машины водитель открыл вручную.

– Но ничего, – заверил Роджерс. – Помня о данных факторах, я в скором времени приспособлюсь.

– Вынужден вас поправить, – возразил Уильямсон, усаживаясь в кабину и жестом пригласив Роджерса сесть рядом. – Мы получаем координационные указания от вашего Ретрансляционного Центра вот уже более века.

Роджерс озадаченно поднял брови.

– Как же так? То есть вы давным-давно подключены к ретрансляционной сети, однако даже не попытались…

– Указания мы получаем, – повторил Джин Уильямсон, – но наши граждане ими практически не интересуются.

Наземный автомобиль покатил по шоссе, огибая подножие громадного ярко-рыжего холма. Вскоре крыши столицы, слегка поблескивавшие в лучах местного солнца, остались далеко позади. По бокам от шоссе замелькали кусты и высокие травы, слева начался отвесный обрыв, высоченная стена из темно-красного песчаника – неровного, шероховатого, словно его никогда не касалась рука человека.

– Приятный вечер, – заметил Уильямсон.

Не на шутку встревоженный, Роджерс согласно кивнул.

Уильямсон опустил ветровое стекло. Вместе со свежим, прохладным воздухом в кабину внесло с полдюжины насекомых вроде москитов. Вдали показалась крохотная фигурка – крестьянин, пашущий поле, деловито подхлестывая огромного, могучего зверя, запряженного в плуг.

– Долго нам еще ехать? – спросил Роджерс.

– Скоро будем на месте. Мы большей частью живем подальше от городов. На воле, уединенными самодостаточными хозяйствами, устроенными на манер средневековых поместий.

– И, следовательно, довольствуетесь только самым необходимым. Рудиментарным уровнем жизни. Сколько в таком хозяйстве людей?

– Взрослых мужчин и женщин – около сотни.

– Но ведь сотне человек не управиться с чем-либо сложнее ткачества, крашения тканей, выделки кож и, может быть, грубой бумаги!

– Почему же, у нас имеются особые промышленные хозяйства, мануфактурные производства. Вот этот автомобиль – превосходный пример выпускаемой ими продукции. Есть у нас и связь, и водопроводы с канализацией, и медицинские учреждения. В технологическом развитии мы нисколько не уступаем Терре.

– Да, Терре двадцать первого века, – возразил Роджерс. – Но с тех пор прошло уже три сотни лет. Таким образом, вы целенаправленно держитесь на архаичном культурном уровне, несмотря на координационные указания Ретрансляционного Центра. Это же… просто нелепо.

– Возможно, нам это по душе.

– Однако вы не вольны отвергать высшие стадии развития ради сохранения низших. Развитие каждой культуры должно идти в ногу с общей тенденцией. Единообразие развития обеспечивает Ретрансляционный Центр, интегрирующий в сообщество приемлемые новшества и отвергающий неприемлемые.

Впереди показалась ферма, «поместье» Джина Уильямсона. Состояло оно примерно из полдюжины незатейливых зданий, сбившихся в кучку на дне долины поодаль от шоссе, в окружении полей и пастбищ. Свернув на узкую боковую дорогу, автомобиль запетлял, осторожно спускаясь в долину. Вокруг сразу же сделалось гораздо темнее, снаружи в окно повеяло холодом, водитель включил фары.

– Роботов у вас, насколько я понимаю, нет? – спросил Роджерс.

– Нет, – подтвердил Уильямсон. – Мы свое дело делаем сами.

– Абсолютно необоснованное разграничение, – наставительно заметил Роджерс. – Что есть робот? Машина. Вы ведь не отказываетесь от машин как таковых? Этот автомобиль – тоже машина.

– Да, так и есть, – согласился Уильямсон.

– Ну а любая машина есть лишь новая стадия в развитии орудий труда, – продолжал Роджерс. – К примеру, топор – тоже одна из простейших машин. В руках человека, тянущегося за чем-либо, примитивной машиной становится даже обычная палка. Машина – просто многокомпонентное орудие труда, повышающее его производительность, а человек – животное, создающее орудия труда. Вся история человечества есть история эволюции орудий труда, превращения их во все более мощные, все более производительные машины. Отвергая машины, вы лишаете человека одной из основополагающих его черт.

– Вот мы и дома, – сказал Уильямсон.

Автомобиль остановился, и водитель распахнул перед обоими дверцы.

В темноте, окутавшей три или четыре громадных бревенчатых здания вокруг, замелькали смутные силуэты – силуэты встречающих.

– Ага! – потянув носом воздух, воскликнул Уильямсон. – Чую, ужин готов!

Оба поднялись на крыльцо и переступили порог главного здания, самого сердца «поместья». За длинным, грубой работы столом, уставленным блюдами и тарелками, сидело около десятка мужчин и женщин. Очевидно, не хватало среди них только Уильямсона.

– Это Эдвард Роджерс, – во всеуслышание объявил он.

Сидящие за столом с любопытством взглянули на Роджерса и вновь принялись за еду.

– Присаживайтесь сюда, рядом со мной, – пригласила гостя темноглазая девушка.

Остальные подвинулись, освобождая Роджерсу место в дальнем конце стола. Роджерс шагнул было вперед, но Уильямсон придержал его за локоть.

– Нет, не туда. Вы – мой гость, а стало быть, и сидеть вам положено возле меня.

Девушка и ее соседи расхохотались. Слегка смущенный, Роджерс неловко уселся за стол рядом с Уильямсоном. Скамья оказалась довольно жесткой, шероховатой. Поерзав, Роджерс пристально оглядел деревянную чашку ручной резьбы. Из такого же дерева были выточены и исполинские миски с пищей – тушеным мясом, салатом, огромными караваями хлеба.

– Мы будто снова в четырнадцатом веке, – пробормотал Роджерс.

– Это точно, – согласился Уильямсон. – Хотя поместный уклад жизни уходит корнями гораздо дальше – в эпоху Рима, в античный мир, во времена галлов и бриттов.

– А эти люди… неужели…

– Мои родные, – кивнув, подтвердил Уильямсон. – Наш народ раздроблен на мелкие группы, миниатюрные общества, организованные по принципу традиционного патриархата. Я, старший из мужчин в семье, ее номинальный глава.

Ели собравшиеся за ужином быстро, вдумчиво, полностью сосредоточившись на пище – мясном жарком с овощами, которое заедали толстыми ломтями хлеба с маслом и запивали молоком. Освещали столовую люминесцентные лампы.

– Невероятно, – пробормотал Роджерс. – У вас до сих пор в ходу электричество?

– О да. Водопадов на этой планете хоть отбавляй. Автомобиль, что привез нас сюда, тоже работает на электричестве. От аккумуляторных батарей.

Оглядевшись, Роджерс заметил за столом около полдюжины одряхлевших старух, но среди мужчин самым старшим оказался Уильямсон, а ведь ему никак не могло быть более тридцати.

– Почему среди вас нет мужчин старше? – спросил он.

– Стычки, – откликнулся Уильямсон, подкрепив ответ выразительным жестом.

– Стычки?..

– Клановые войны между семействами – одна из основ нашей культуры, – кивнув вдоль стола, пояснил Уильямсон. – Оттого мы подолгу и не живем.

– Клановые войны? –