Родная старина - В. Сиповский

Иван Шуйский, которого добродушный Вельский оставил на свободе, устроил тайный заговор против правителя. Собрали вооруженную шайку человек в 300. Ночью со 2-го на 3 января 1542 г. Иван Шуйский тайно прибыл в Москву из Владимира, куда он был послан воеводою. В эту же ночь Вельский был схвачен на своем дворе и на другой день отвезен в заточение на Белоозеро, но этого было еще мало Шуйскому: несколько месяцев спустя Вельского умертвили в тюрьме. Главные советники и сторонники его были тоже схвачены (одного из них, князя Петра Щенятева, захватили в покоях у великого князя), в числе их пострадал и митрополит Иоасаф. Его разбудили заговорщики камнями, которые стали швырять к нему в келью. Он кинулся во дворец, заговорщики – за ним, ворвались с шумом даже в спальню великого князя. Митрополит уехал на Троицкое подворье. Злоумышленники настигли его и здесь и с ругательствами кинулись на него. Только троицкий игумен именем святого Сергия с одним из бояр удержали их от убийства.

Иоасафа послали в Кирилло-Белозерский монастырь. Митрополитом в Москве был поставлен новгородский владыка Макарий.

После Ивана Шуйского властвовали его родичи. Главный из них, Андрей Михайлович, правил так же самовластно, как и Иван, творил все, что хотел. После смерти Вельского у Шуйских не было соперников. Подраставшего великого князя они ни во что не ставили.

Был у него любимец Федор Семенович Воронцов. Шуйским он казался опасным, и они порешили отделаться от него. 9 сентября 1543 г. был совет в столовой избе у государя. Шуйские и их сторонники придрались за что-то к Воронцову, кинулись на него, били по щекам, оборвали на нем платье, хотели его убить; только мольбы великого князя да митрополита спасли княжеского любимца от смерти; но его все-таки сослали.

Детство царя Ивана

Брань, побои, грубое насилие, дикая расправа, убийство – вот что совершалось пред глазами ребенка – великого князя. Восьми лет остался он без нежного материнского призора. Была у него любимая няня – Аграфена Оболенская; ее заботы и ласки могли бы хоть сколько-нибудь заменить материнские; но ее вырывают из объятий ребенка, засылают в далекий монастырь. Привязался всей душой Иван к молодому Воронцову, и вот этот Воронцов на его глазах схвачен, оскорблен, избит, а затем сослан из Москвы. Ни слезы Ивана, ни мольбы его не действуют. Очевидно, вокруг него люди чужие, даже его враги: они всячески оскорбляют его.

Чуткий, впечатлительный, он глубоко таил чувства мести и злобы, которые рано, вероятно, зашевелились в его сердце. Детские потехи его были уже недобрые, зловещие: любил он смотреть на мучения домашних животных, сам мучил их, кидал с высоты терема. Его не только не удерживали от этого, но потакали ему.

Он пошел дальше. Пятнадцати лет от роду он с ватагой своих сверстников, верхом на коне, носился по улицам Москвы и потехи ради пускал своего коня на народ, забавляясь ужасом разбегавшихся во все стороны людей и стонами ушибленных.

Льстецы-придворные не сдерживали юношу и от этих возмутительных потех, даже приговаривали:

– Храбрый это будет царь и мужественный!

Еще в детские годы Иван мог задумываться над своим странным положением: те самые люди, которые во дворце не обращали на него никакого внимания, которые всячески оскорбляли его, во время посольских приемов, при разных торжествах, на глазах народа величали его своим государем, низко преклонялись пред ним, выказывая себя его покорными слугами. Он был государем – он это знал; об этом ему беспрестанно твердили, он это видел при разных торжественных случаях.

Все, что ни делалось, делалось его именем. И в то же время у себя во дворце он чувствовал себя беспомощным сиротою, жизнь которого – в руках чужих людей, даже врагов его. Пред собою ребенок видел своих недругов, похитителей власти, но бороться с ними не мог. Бессильная злоба, жажда мести гнездились в его сердце, но выказать их было ему страшно, и он таил их, таил до поры до времени.

Научившись читать, он с жадностью кинулся на книги, прочел все, что мог прочесть, изучил Священную историю, церковную, прочел Римскую историю, русские летописи, творения Святых Отцов. Пытливый ум его особенно занимали те страницы, где говорилось о царях, их власти, о том, как государи относились к вельможам. (Впоследствии он умел кстати приводить эти места.) Доброго примера Иван в детстве вовсе не видел. Насилия могучих бояр связывали в его уме понятия о власти с понятием о грубой, дикой расправе; своекорыстные действия вельмож заставляли и его думать только о самом себе, о своих только выгодах. Научиться уважать человеческое достоинство и заботиться о других ему было не у кого.

Такое воспитание не обещало ничего хорошего в будущем. Бояре и не предчувствовали, какая гроза на них собиралась в сердце Ивана.

Ему было 13 лет, когда он впервые решился попытать свою силу на боярах, как пытал ее над бессловесными животными и над беспомощным народом. 29 декабря 1543 г. Иван вдруг приказал за что-то схватить князя Андрея Шуйского, главу Боярской думы, и отдал своим псарям для наказания; псари замучили его, волоча в темницу. Проба была сделана. Молодой сокол расправлял свои крылья. Советники Шуйского были по приказу Ивана схвачены и разосланы из Москвы.

Бояре были ошеломлены. Такого решительного нападения со стороны тринадцатилетнего ребенка они не ждали. Понятно, что у него нашлись советники, которые стали направлять его волю; это были его дядья: Юрий и Михаил Васильевичи Глинские. Они могли внушить ему уверенность в его силе и решимость действовать. Погубивши Шуйского, они теперь захватили правление в свои руки.

Опалы следовали за опалами. Многие бояре поплатились за свое властолюбие, за неумение угодить Глинским: одних выслали в ссылку, других казнили, а одному отрезали язык за «невежливые слова».

С годами у Ивана дикие наклонности все росли и росли. Никто его не сдерживал, никто не приучал к делу; он с толпою разгульных удальцов то тешился охотой, попойками, буйствовал, то ездил на богомолье по далеким монастырям (в Новгород, Тихвин, Псков и т. д.) и на пути творил всякие бесчинства. Прихотливый нрав его искал развлечений, новых ощущений: то внезапно поражал он сановников своей опалой, то так же неожиданно миловал их. Он словно тешился, словно играл своею властью; ему любо было чувствовать свою силу и в гневе, и в милости.

Венчание на царство Ивана IV и первые годы его правления

Когда исполнилось великому князю 17 лет, он призвал к себе митрополита и заявил ему, что хочет жениться, и притом на русской.

– Если я возьму себе жену, – сказал он, – из чужой земли и в нравах мы не сойдемся, то между нами дурное житье будет, потому хочу жениться в своем государстве, у кого Бог даст, по твоему благословению!

По словам летописца, митрополит и бояре даже заплакали от радости, видя, что государь так молод и между тем так мудр, что ни с кем не советуется. Пожелал он вместе с тем торжественно венчаться на царство и принять царский титул. Венчание было совершено в Успенском соборе, подобно тому как происходило венчание Димитрия, внука Иоанна III. Юного самодержца, очевидно, тешила мысль уподобиться и по власти, и по титулу царям Давиду, Соломону, Константину и другим, о которых он много читал.

Вскоре за венчанием на царство совершена была и царская свадьба. По всем областям к князьям и боярам была разослана следующая грамота:

«Когда к вам эта наша грамота придет, и у которых из вас будут дочери-девицы, то вы бы с ними сейчас же ехали в город к нашим наместникам на смотр, а дочерей-девиц у себя ни под каким видом не таили бы. Кто же из вас дочь-девицу утаит и к наместникам нашим не повезет, тому от меня быть в великой опале и казни. Грамоту пересылайте между собою сами, не задерживая ни часу».

Были собраны девицы со всего государства. Выбор царя пал на Анастасию, дочь умершего окольничего Романа Юрьевича Захарьина-Кошкина. 3 февраля была отпразднована царская свадьба.

Женитьба не изменила царя. Он продолжал вести разгульную, беспорядочную жизнь. Глинские по-прежнему заправляли всеми делами. Наместники их творили всякие насилия и неправды. Управы на них искать было негде: юный царь не любил, чтобы его беспокоили просьбами или жалобами. Некоторые, впрочем, пытались жаловаться ему. Явились к нему 70 псковских людей с жалобой на своего наместника. Это не понравилось царю; он стал издеваться над жалобщиками, велел им поджигать волосы и бороды.

Это происходило в одном подмосковном сельце, где был на ту пору царь. В это время пришла к нему весть, что в Москве с одной колокольни сорвался большой колокол. Падение колокола считалось предвестием большой беды, и царь поспешил в Москву.

Было и другое предзнаменование. Жил в то время в Москве юродивый Василий Блаженный. Ходил он обнаженный, «как Адам первозданный» и в стужу, и в летний зной. Его чтил народ, как угодника Божия. В полдень 20 июня прихожане видели его в церкви