Учебка. Армейский роман. - Андрей Геращенко

— Смирно! Равнение на-право!

Шестеро курсантов синхронно повернули головы и строевым шагом прошли мимо могилы, у которой плакала мать полковника. На обратном пути проходили мимо могильщиков. Они вновь перебросились несколькими фразами и насмешливо заулыбались. Мищенко не выдержал и, подойдя к ним вплотную, резко спросил:

— Неужели так трудно хоть час побыть людьми?!

Не зная, что делать, курсанты полукругом стали позади капитана.

— А что — нельзя поговорить? Или ты, капитан, мне запретишь? А, может быть, свою дикую дивизию на меня в атаку пошлешь или из автомата застрелишь? — развязно спросил один из могильщиков.

— Прежде всего, я посоветую тебе попридержать язык! — разгорячился Мищенко.

Игорь еще ни разу не видел своего взводного в таком состоянии и с удивлением смотрел на его лицо.

Второй предостерегающе толкнул своего напарника и гораздо более миролюбиво заметил:

— Ладно, капитан, не шуми зря. Если чего не так, ты уж не обижайся. Мы ведь не солдаты — на нас горло драть не надо. А такие похороны с гимном у нас чуть ли не каждую неделю бывают. Так что мы уже привыкли…

Но Мищенко уже и сам опомнился, потому что окружающие начали обращать внимание на стоящих. В сердцах махнув рукой, капитан повел свой наряд к машине.

Подойдя к грузовику, Мищенко вспомнил о патронах:

— Ни у кого патронов не сталось?

— У меня ест один, — после некоторого раздумья ответил Хусаинов и протянул рожок капитану.

— Что ты мне магазин даешь? Вытащи патрон и отдай. Больше ни у кого нет?

— У м…, — нерешительно промямлил Кротский и тут же отошел в сторону.

Но капитан уже заподозрил что-то неладное, и спросил более настойчиво:

— Ты все три раза выстрелил?

Кротский выстрелил всего дважды, но ему очень хотелось сохранить патрон себе. Вместе с тем курсант неосторожно уже выдал себя и теперь растерянно молчал.

— Иди сюда. Покажи магазин! — потребовал Мищенко.

Кротский дрожащими руками отсоединил магазин и, опустив глаза вниз, протянул его капитану. В магазине был патрон.

— Я что, Кротский, не понятно сказал? Давай сюда патрон. И зачем он тебе понадобился? В костер бросать, как дети, что ли? — с легкой издевкой спросил Мищенко.

— Никак нет. Не в костер… Просто я у ребят из хозвзвода брелки видел из патронов. Хотел когда-нибудь и себе сделать, — бормотал Кротский.

Как обычно в таких случаях, он волновался и покраснел, как только что брошенный в кипяток рак. Сходство усиливалось еще и тем, что очки запотели и стали придавать глазам какое-то молочно-мраморное рачье выражение. Игорь едва удерживался от смеха.

— Ну, ты даешь, Кротский! Разве из холостого патрона можно брелок сделать? Делают из боевых — вынимают пулю, освобождают гильзу от пороха и просверливают дырочки в стенке. Остается вставить пулю на место и все хорошенько начистить. Вот тебе и брелок будет. А как же ты из холостого порох вытащишь? Надо разжимать головку. А будешь разжимать головку — весь патрон изуродуешь, да еще пальцы обожжешь, — беззлобно пояснил Мищенко.

Весь обратный путь Тищенко думал о смерти: «Вот умру когда-нибудь и я. Интересно — много людей придет или нет? Вот если бы я, к примеру, умер во время учебы в институте — пришло бы много, пожалуй, почти весь курс. А вот если бы умер, когда уже работал в школе — меньше. Хотя ученики тоже пришли бы. Но в деревнях бывают школы, где всего по сорок учеников. А может, и мне тоже салют будут давать? Но какая в принципе разница — с салютом или без, много людей или мало?! Все равно оттуда не возвращаются, и салют этот будут давать не столько для меня, сколько для себя — для успокоения совести. Вот ведь интересно люди рассуждают! Им кажется, что можно откупиться перед умершими за прошлые грехи тем, что построить ему гранитный памятник или дать автоматный салют. А ведь зло, причиненное человеку, уже никогда нельзя ничем загладить, если этот человек умер. Наверное, лучшая награда умершему не гранитные и мраморные обелиски, а память в душах живых. Хотя если памяти нет, то и обелиск на худой конец не худший вариант. Да и обелиски обычно переживают память о тех, в честь кого они установлены. Что, к примеру, я помню о войне, кроме фильмов и книг? Если бы не рассказы деда, я бы войну только по памятникам и знал…». Игорь так и не успел окончательно решить, что важнее — память или обелиск, так как машина въехала в ворота части.

В двух словах подведя итоги, Мищенко повел людей в столовую. Капитан похвалил Игоря, и у Тищенко было хорошее настроение. Ему казалось, что присутствуя на похоронах, он сделал очень большое и нужное дело. Игорь даже забыл о том, что попал вовсе не потому, что его выбрал взводный, а просто потому, что выбирать было больше не из кого.

На тумбочке у Гришневича лежало несколько писем. Вполне могло получиться так, что Черногуров в отсутствие взвода положил их на тумбочку сержанту. Там могло быть и письмо Игорю. Но все же Тищенко не решился рыться в письмах и вначале сходил к каптерщику. Тот подтвердил предположения курсанта, и Игорь с чистой совестью принялся разбирать почту. Два письма были адресованы Байракову, одно Шкуркину и, наконец, последнее — Игорю. Брат писал нерегулярно, но в последнее время гораздо чаще, чем раньше:

«Здравствуй Игорь.

Пишу я тебе в субботу. Сейчас на улице хорошая погода. И после кино я пойду на Белое озеро. До кино осталось двадцать пять минут, а сейчас двенадцать ноль ноль. Вчера я ходил на рыбалку в Прудники. Поймал много карасей. Мы их жарили. Они были очень вкусные, и за это мне мама купила пластиковую удочку. Барбусы у меня все погибли. Я даже не знаю, почему — я их кормлю. Двух барбусов я нашел дохлыми в воде, а два не знаю где — может, Мурик съел, а может и выпрыгнули. Мама мне сказала, что если все рыбки умрут, мы сразу новых покупать не будем. Подождем месяц, тогда и купим. У меня осталось только три рыбки. Но ты не думай, что я за ними плохо ухаживаю. Ой, Игорь, откуда-то выплыл самец-меченосец. Я думал, что он уже умер, а оказалось, что он жив. Итак: у меня осталось четыре рыбки. Мама меня, наверное, не возьмет в следующий раз с собой в Минск. Игорь, купи мне обязательно ремень и петлицы тоже купи, и потом отдай все этой мама. Я еще не знаю — может, все же и я поеду. Деньги соберу и поеду, но точно не знаю. На Новой улице дом тот, который долго строили, почти готов. У Мурика лапа потихоньку заживает. А он ее, дурак, иногда грызет зубами. А, в общем-то, он жив и здоров и ждет тебя. Из Минска домой мы приехали в половине первого.

Пиши. Привет от Мурика!

В конце письма Славик приклеил турнирную таблицу чемпионата СССР по футболу в высшей лиге и Игорь с интересом принялся ее рассматривать. Его любимый «Спартак» делил первое-третье места с киевским «Динамо» и «Днепром» и к тому же забил больше всех голов.

В это время в безлюдный кубрик вошел Щарапа, растянулся на койке и включил транзистор. До Игоря донеслись спокойные, размеренные слова спортивного обозревателя: «На острие их атак был ветеран команды Шенгелия. Но наши защитники играли надежно и расчетливо и не позволили тбилисцам полностью захватить инициативу. Второй тайм гости провели острее. Вскоре после перерыва отличился Гуринович. Овладев мячом, он перебросил его через вратаря в сетку ворот. Итак, одержана важная победа, которая вывела минское «Динамо» на четвертое место в лидирующей группе. А вот как закончились остальные матчи: «Кайрат» — «Динамо» Киев — 2:1, «Спартак» — «Зенит» — 2:0…»

— Тищенко, к оружейке! — взводный помешал дослушать до конца, да и Щарапа, услыхав голос Мищенко, на всякий случай слез с кровати и убавил звук. Улыбнувшись совпадению темы письма и радиопередачи, Тищенко пошел к оружейке. Оставалось только почистить автомат и дождаться взвод. Появилась одна из редких возможностей не торопясь сходить в «чепок».

Глава двадцать шестая

Пропавшие котелки

Служба, как наказание за прошлые грехи. Марш-бросок. Гутиковский радуется предстоящей работе в Колодищах. Переноска досок. Игорь из-за Коршуна разбивает пальцы в кровь. Гришневич оставляет Тищенко охранять котелки. Котелки расхватывает первая рота. Тищенко получает удар в челюсть от Байракова. Игорь разыскивает котелки, но в наказание Гришневич отправляет Тищенко их мыть. Почему, по мнению Шороха, Тищенко не смог бы бегать с катушкой на учениях. Разгрузка аккумуляторов, политых кислотой.

Приближался к концу второй месяц службы Игоря в учебке связи. Об институте Тищенко вспоминал все реже и реже. Как-то незаметно alma mater отошел на второй жизненный план, и продолжение учебы в нем казалось Игорю чем-то похожим на коммунизм — вроде бы и будет когда-нибудь, но будет еще очень не скоро. Нынешнее положение, в котором оказался вчерашний студент, стало казаться ему наказанием за прошлые грехи — вот не хотел учиться, прогуливал лекции, вот и сиди теперь в этот чертовой учебке. «Вот вернусь в институт — больше не буду столько много четверок получать. И чего это я занятия прогуливал, да еще в общежитии жить не хотел!? Теперь бы туда, как в рай, поехал. И занятия бы больше не пропускал. Это ведь не с Гришневичем время терять попусту, а с доцентами и профессорами общаться», — Игорь старательно выметал мусор из-под тумбочки.