Балаустион - Сергей Конарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Меня тронуло не само происшествие, а демонстрация настроения народа, — поморщился македонец. — А также последствия, каковые это событие может породить.
Анталкид, заметив недовольство на лице македонского посла, постарался принять более уважительную позу, выпрямившись и держа спину ровно. Однако проделать подобное на столь мягких, подающихся под каждым движением, подушках, было чрезвычайно трудно.
— Я серьезно полагаю, что все выступления и демонстрации такого рода исчезнут вместе с самими… э-э… — эфор окинул помещение подозрительным взглядом, — Ты догадываешься, о ком я говорю… И не совсем понимаю, какие этот мелкий инцидент может иметь последствия. На мой взгляд, он в большей степени, нежели чем бы то ни было другим, вызван личной враждой двух молодых людей — Эврипонтида и Агиада.
— Банальное недоразумение между двумя горячими петушками, желаешь ты сказать? А как же, любезный Анталкид, полсотни раненых?
Эфор вздохнул.
— Распря этих горячих петушков замешана на политике, отсюда такое количество пострадавших. Хорошим солдатам, каковыми являются граждане нашего города, хочется время от времени поразмяться, помахать кулаками. Это ведь вы, македоняне, лишили нас возможности время от времени тешить свои воинские инстинкты небольшими бодрящими военными походами. Стоит ли удивляться, что пар иногда вырывается из-под крышки?
— А тебе не приходило в голову, милейший господин Анталкид, что ты несколько легкомысленно относишься к подобному «спусканию пара»? И по доброте душевной преуменьшаешь влияние дома Эврипонтидов на сословие гоплитов? И не задаешь себе вопрос — какую реакцию вызовет у этого простодушного и горячего солдатского сословия новость о смерти Эврипонтидов? Не озирайся так, господин эфор. В моих палатах можно разговаривать так же свободно, как и в покоях консула.
— Старая истина гласит, что у стен есть уши, — беспокойно поежился Анталкид. — А в этом старом дворце стены должны просто цвести ушами….
— Быть может, так оно и есть, но в данный момент мои люди залепили эти уши воском, — усмехнулся македонянин. — Будь покоен и уверен.
«Уверенность чувствует лишь тот, кто не владеет ситуацией», — подумал Анталкид, сдержал вздох, а вслух сказал:
— Будучи наслышан о методах господина Горгила, я не испытываю большой тревоги по поводу возможного возмущения народа по поводу предстоящего несчастного случая. Или двух несчастных случаев, и такое бывает. Кроме того, граждане-спартанцы, как ты сам заметил, уважаемый Лисистрат, это в первую очередь солдаты. Как всякие солдаты, они подчиняются командирам и воинской дисциплине, и не посмеют слишком бурно возмущаться, даже если мастер допустит какой-либо просчет. Более того, я даже допускаю — теоретически, — что сему господину не удастся, или не в полной мере удастся осуществить свое задание.
Тонкие брови Лисистрата поднялись дугами.
— Помнится, еще недавно ты был совершенно уверен в профессиональных качествах этого человека….
— Я и сейчас в них не сомневаюсь, клянусь богами-олимпийцами, — поспешил уверить его собеседник. — Но миром правит случай, и самые изощренные планы порой терпят крах из-за нечаянных мелочей, предугадать которые не в силах даже мозг гения. Это относится и к нашему мастеру убийств. А сегодняшнее происшествие пошатнуло мою веру в его непогрешимость.
— Какое происшествие? — прищурил глаза Лисистрат. — Схватка на агоре? При чем здесь….
— Я имею в виду маленький мятеж в нашей военной школе, агеле, — небрежно проронил Анталкид, остро чувствуя свое превосходство перед этим напыщенным, самоуверенным, но страшно чужим в этом городе иноземцем. — Как, ты еще не слышал об этом?
И эфор, решивший ничего не скрывать от своих высоких друзей и покровителей, поведал македонянину о приключившейся в агеле истории. Сам Анталкид услышал о ней час назад из уст Мелеагра, имевшего собственные источники сведений.
— Невероятно, — удивленно качая головой, проговорил Лисистрат, выслушав рассказ. — Эврипонтиды устраивают два мятежа в один день, а власти полиса и не собираются унять их. Чего вы ждете, пока они подведут тараны к воротам ваших особняков?
— Ах, не преувеличивай, добрый господин Лисистрат! — улыбнулся Анталкид, позволив себе расслабиться, откинувшись на ласковые подушки. Продолжать борьбу с этими мягкими чудовищами было невозможно. — Нет ничего проще, чем взять Пирра и всю его шайку под стражу, слава богам, натворил он достаточно. Но… тюрьма даст ему большую безопасность, нежели свобода, ты не находишь?
Эфор хитро посмотрел на собеседника.
— Хм, интересно, — задумавшись, проговорил тот. — Развивая твою мысль, можно предположить, что те из высших магистратов города, кто не предпримет никаких действий против распоясавшегося царского сына, знает о заговоре или является его участником. Так?
— В точку! Нам остается только сидеть, наблюдать и делать выводы, — рассмеялся эфор.
Все еще продолжая размышлять, македонянин почесал бровь, затем поднялся, сделал несколько шагов по наборному полу.
— Но мы говорили об убийце. Итак, ты полагаешь, что он способен провалить дело? — вспомнил Лисистрат.
— Не он, а судьба. Она слепа, как Полифем, но разит без промаха, как Аполлон.
— Если она сразит убийцу, а не его жертву, нам, клянусь всеблагими богами, следует подстраховаться. В том, что касается вероятного возвращения из ссылки царя Павсания. Этого не должно произойти, как бы ни пошли дела у господина Горгила.
— Согласен, — подал голос эфор. — Неплохо, что мы знаем игру других, но не нужно забывать собственную.
— Итак, возвращаемся к подготовке синедриона геронтов. Ты обещал подготовить список враждебных и колеблющихся членов герусии….
«Ах ты, ослиная задница! — возмутился про себя Анталкид. — Я это обещал не тебе, а римлянину!» Но вслух сказал:
— Список со мной.
— Доставай, — приказал Лисистрат. — До заседания осталось два десятка дней. Прямо сейчас мы должны распределить всех сомнительных геронтов на эти двадцать вечеров. Естественно, на трапезы в компании консула Фульвия Нобилиора и моей.
«А ты не так уж безобиден, как мне показалось вначале. Нужно было догадаться, что Македония не пришлет представлять свои интересы кого попало. И как можно было так ошибиться, старею, что ли?» — с невольным уважением подумал эфор, вытаскивая из-за пазухи лист пергамента. Лисистрат решительно поставил на стол большой, на три фитиля, масляный светильник.
Две фигуры, долговязая македонца и расплывшаяся, словно надутый мех, спартанца, склонились над испещренным именами свитком. Пауки ткали сеть.
Энергичные морщинистые руки старого доктора Агамемнона ловко опустили в чан с едко пахнущим бальзамом очередной лоскут корпии, затем столь же ловко пристроили его рядом с предыдущими на истерзанную спину лежащего ничком мальчишки. Леонтиск взглянул на следившего за этими манипуляциями Пирра, что сидел с другой стороны кровати. Лик царевича, обращенный к распростертому на постели брату, выражал сдерживаемую ярость и муку. Афинянин хорошо понимал и то и другое.
Прошла половина дня и ночь с тех пор, как Галиарт и мальчишки из агелы доставили Ореста в дом Эврипонтидов, а юный сын Павсания так и не приходил в сознание. В доме никто не спал. Пирр молча сидел у очага, глядя на огонь, «спутники» царевича, кроме тех, что несли стражу на улице, находились тут же, не смея нарушить тишины. В середине третьей ночной стражи доктор Агамемнон позвал царевича, сказав, что сердцебиение у мальчишки стало совсем слабым, и он может умереть в любой момент. Пирр и вскочивший за ним Леонтиск прошли в комнату, где уложили Ореста, остальных «спутников» старый лекарь усадил суровым взглядом.
До самого утра Пирр, Леонтиск и лекарь сидели у постели, чтобы отпугнуть Смерть, не дать ей потушить последнюю искру жизни, теплившуюся в исполосованном бичами теле «волчонка». Часы тянулись томительно. Глядя на безжизненное белое лицо младшего Эврипонтида, Леонтиск мрачно размышлял о последних событиях прошедшего — уже вчерашнего — дня.
Больше всего, если не считать жизни младшего царевича, его тревожила судьба покинувших агелу «волчат». Критий отправился к своему отцу Эпимениду, прочие члены декады также разошлись по домам, предварительно доставив мертвого Еврипила и Бианта, находившегося не в лучшем состоянии, чем Орест, к их отцам. Пирр приказал всей декаде некоторое время не высовываться, ожидая, чем обернется злодеяние педонома и их самовольный уход из агелы. Галиарт присоединился к «спутникам», проживавшим в доме царевича, потому что опасался возвращаться в дом отца, сурового наварха Каллиброта.
Леонтиск понимал, в какой переплет попал и сам Галиарт, и декада «волчат», по сути, сбежавшая из агелы. По законам Спарты, их поведение было обыкновенным дезертирством, и никакая жестокость начальника военной школы не могла служить оправданием. Если Пирр и его партия срочно не предпримут действий для защиты беглецов, их ожидает суровое наказание.