Повседневная жизнь старой русской гимназии - Николай Шубкин

Вечером был педагогический совет о старших классах. Интересно, что ученицы, выражавшие претензии на мои баллы, оказались слабыми и по другим предметам. Например, семиклассница Е-ва, мать которой в третьем году грозила мне самоубийством, за эту четверть получила двойки по пяти предметам. Другая семиклассница Ш-ая, на днях устроившая на моем уроке истерику и получившая от меня в общем 3–, получила зато двойки по двум другим предметам. Во мне ли, значит, тут корень зла? Правда, я довольно требователен к ученицам, но ведь без этого разве будут они знать? Утешительным для меня было то, что по педагогике все восьмиклассницы, имевшие двойки за вторую четверть, теперь исправились. Я добился-таки того, что они сдали мне все и за новую, и за старую четверть, и теперь по педагогике нет ни одной двойки. Того же бы можно было добиться и по словесности, если бы не несчастные письменные работы со своей неисправимой орфографией. Они приводят к тому, что в VI классе, например, у меня вышло 10 двоек, которые, конечно, и вызывают жалобы со стороны родителей. Если же понизить требования в отношении орфографии, то она, несомненно, падает ниже.

Много нареканий было на совете на «моих детей» — восьмиклассниц. У них часто бывают в промежутки между занятиями — пустые уроки. Естественно, что 20–30 молодых девушек, собранных в одну комнату, не будут сидеть тихо. Но классные дамы, всегда жалуясь на их шум, сами никогда не считают нужным побыть с ними свободные часы. Когда же я указал это на совете, классные дамы сами заявили, что они не пользуются в глазах восьмиклассниц никаким авторитетом. Сознаться в этом лицам, которые с младших классов знают этих девушек и якобы их «воспитывают», значит, по-моему, расписаться в своем педагогическом банкротстве. В результате постановлено обязать всех восьмиклассниц в свободные часы сидеть на уроках каких-либо преподавателей, на которых, таким образом, и удалось свалить надзор за «беспокойным элементом».

5 марта

Отношения с коллегами все неважны и продолжают трепать мне нервы, и без того уже напряженные под конец года. Классные дамы, всегда жалующиеся на массу дел (между тем, например, новая классная дама, перешедшая на эту должность из народной школы, говорит, что она теперь отдыхает, т<ак> к<ак> делать почти нечего), на самом деле стараются уклониться даже и от прямых своих обязанностей. Сплошь и рядом, когда идешь в VIII класс, видишь, как две-три классных дамы сидят в учительской, а между тем все младшие классы предоставлены сами себе, бегают, хотя был уже звонок на урок. Начинаешь заниматься с восьмиклассницами, но в соседних классах такой шум, что ничего не слышно. Приходится обыкновенно посылать одну из восьмиклассниц, чтобы призвать к исполнению своих обязанностей какую-нибудь классную даму. Сегодня, когда я шел в VIII класс и увидал, что II класс совершенно один и весь высыпал в коридор, я сразу послал восьмиклассницу за классной дамой. Те на этот раз очень обиделись; учительница, которая должна была заниматься во II классе, приняла это за намек на ее неисправность, — и все обрушились на меня…

6 марта

Ввиду заверений, данных вчера одной из классных дам, что г. Д. не думала придавать своим словам оскорбительный для меня смысл, я сегодня взял назад свои слова о доносе и извинился за них, добавив, что в остальном считаю себя правым. Таким образом, состоялось «примирение», тем более необходимое, что и коллеги считали мою выходку нетактичной, да и работать в этой атмосфере враждебности, недовольства очень уж тяжело. Теперь все понемногу входит в норму. И работа в классе идет спокойнее, т<ак> к<ак> началась новая четверть, и потому ни ученицы, ни учителя уже так не нервничают. Правда, не у всех коллег благополучно и теперь. Например, у VII класса не очень мирные отношения с историчкой. Она еще новая, неопытная учительница, не может справиться с классом и не может еще поставить себя. Поэтому, несмотря на ее мягкость, у нее больше всего конфликтов. Двум семиклассницам за дерзости по ее адресу сбавили баллы, и теперь семиклассницы ведут себя по отношению к ней демонстративно, устраивая даже «кошачьи концерты» на уроках.

С новой четвертью начались и новые письменные работы, которых предстоит опять подавляющая масса. По приблизительному подсчету, мне предстоит проверить до начала экзаменов, т. е. в течение месяца с небольшим не менее 800 писчих листов или 3200 четвертушек. Когда же тут заниматься чем-либо другим? Я не могу урвать времени даже на то, чтобы прочитать «Записки из Мертвого дома», которые на днях надо разбирать со словесницами. Другие художественные произведения разбираю только по старой памяти, не имея времени даже на то, чтобы просмотреть их, а от этого, конечно, и самое преподавание становится сухим, отвлеченным. О каком же самообразовании, расширении и углублении своих знаний может быть при этом речь?

7 марта

Председатель, почти не бывая у других преподавателей, меня все «не оставляет своей милостью». На днях он был в V классе, а сегодня неожиданно явился перед словесностью в VIII классе и, не отпуская меня ни на шаг от себя, чтобы я не предупредил учениц, вместе со мной явился на урок, попросив переспросить побольше учениц. По словесности ученицы отвечали по большей части недурно. Но стихотворения, которые стали учить наизусть по распоряжению председателя, подвели меня. Было задано повторить «Арина, мать солдатская», но ученицы, должно быть, поленились, и только одна из них смогла прочитать это стихотворение. Так же скверно знали и другие стихотворения; а может быть, мешало и волнение. С одной же из лучших учениц Ч-вой вышел форменный скандал. Читает она плохо, невыразительно, и я начал почти на каждой фразе поправлять ее. Той, очевидно, показалось это обидным. Она раздраженно сказала: «Не буду читать», и села, а потом ушла из класса. После урока председатель предложил прочесть молитву, чего в VIII классе обыкновенно не делали. Это тоже не ускользнуло от его внимания. После урока он беседовал со мной. Назвал выходку Ч-вой «совершенно неприличной», напомнил насчет молитвы и отметил одну ошибку в характеристике Анны Карениной, которую я не поправил. Таким образом, атмосфера опять сгущается.

8 марта

На общем уроке в VIII классе пришлось сегодня немного поговорить насчет вчерашних впечатлений председателя. Когда я стал говорить Ч-вой, что председатель остался ее поступком недоволен, она раздраженно заметила: «Не можете понять состояния ученицы, а еще педагоги!» Я на это не реагировал, но стал разъяснять, что ведь в моих поправках обидного ничего не было. Тогда Ч-ва недовольным тоном спросила: «Почему Вы всегда при начальстве меня спрашиваете? То при начальнице, то при председателе». Я стал разъяснять, что ведь спрашивал не одну ее, а шесть учениц, и ее спросил далеко не первой: «Неужели же составлять еще особый список, кого можно спрашивать при начальстве? В такой список едва ли кто пожелает войти!» Говорил также, что никакого злого намерения по отношению Ч-вой у меня и быть не могло, т<ак> к<ак> у нее было 5 за четверть, и я мог вполне понадеяться на нее. «Неужели же я должен был спрашивать тех, у кого двойки? Те имели бы больше оснований обидеться». В заключение я сказал: «Когда Вы, Ч-ва, успокоитесь, то сами увидите, насколько Вы не здраво рассуждаете». Дальше я сообщил классу насчет необходимости делать после 5-го урока молитву, что тоже вызвало протест, особенно со стороны одной довольно амбициозной ученицы, говорившей, что это смешно и т.п. Не вступая в спор по существу, я говорил, что раз есть известные правила, им надо подчиняться. «Ведь носите же вы форму и не рассуждаете, смешно это пли не смешно». Самой же яркой оппонентке я сказал: «Ваши возражения совершенно не по адресу. Если хотите, объясняйтесь на этот счет с председателем». Ученицы после этою замолчали. А под конец урока мы уже мирно читали интересные воспоминания Водовозовой об Ушинском («На заре жизни»), с которыми я нашел нужным познакомить восьмиклассниц.