Повседневная жизнь старой русской гимназии - Николай Шубкин

Этим, однако, неприятности сегодняшнего дня не окончились. Между четвертым и пятым уроком у меня вышел резкий конфликт с классной дамой Д., сухой и злой старой девой. Стремление ее и некоторых ее коллег увильнуть от своих обязанностей уже давно возмущало меня, т<ак> к<ак> это часто прямо касалось моих интересов как преподавателя. На этой же почве противоречия интересов преподавателей и классных дам вышел инцидент и сегодня. Придя в учительскую, я увидел, что учительница французского языка чем-то огорчена. Оказалось, что она оставила за шалости IV класс на пятый урок. Но сидеть с ними некому. Приходится или отпускать их, или оставаться самой. Я стал говорить, что ведь на это же есть классные дамы. В это время в учительскую как раз вошла классная дама этого класса Д. и стала настаивать, чтобы учениц отпустили, т<ак> к<ак> ей некогда с ними сидеть. Я вмешался в этот разговор и заметил, что этим подрывается авторитет учительницы. Классная дама довольно резко оборвала меня, потребовав, чтобы я не вмешивался в это дело, т<ак> к<ак> оно меня не касается. Я стал говорить, что классные дамы вообще уклоняются от своих прямых обязанностей, и что это дело вовсе не частное, и я как член педагогического совета вправе его обсуждать. Д. продолжала стоять на своем и аргументировала исключительно повышением тона. Под конец разговора я сказал: «Вы стоите за отмену наказания вовсе не ради интересов учениц, а ради своих собственных интересов». Тогда классная дама бросила мне какой-то намек на мои отношения к ученицам. Это так напомнило мне Б-ского с его доносами на меня, что я — уходя из учительской — бросил по адресу Д.: «Пишите доносик!» Д., как потом оказалось, была в свою очередь очень возмущена моими словами. Вечером, после совета, у нас по этому поводу было опять бурное объяснение, и я ушел домой в самом угнетенном настроении.

Стихи и анонимки

4 марта

Нервное возбуждение вчерашнего дня привело к бессоннице, и я пошел в гимназию совсем не отдохнувшим. А там ждали новые сюрпризы. Когда я стоял в коридоре с одной восьмиклассницей и просматривал ее реферат, ко мне подошел внезапно появившийся в гимназии председатель и пригласил меня в кабинет. Там он вручил мне анонимное письмо с жалобой на меня. Автор, по-видимому, родитель, винит меня в нервности и пристрастном отношении к ученицам. Особенно возмущен он оценкой последнего сочинения шестиклассниц. В прошлом году Б-ский, — вспоминает анонимный автор, — собирал сочинения учениц и заменял отметай учителя своими. Почтенный родитель требует, чтобы и новый председатель сделал так же. Собрал работы, переделал баллы, изменил четвертные отметки, и до исполнения этого отложил совет. «Иначе, — угрожает аноним, — мы будем жаловаться выше, и тогда Вам же будет неприятно». Председатель, такой чуткий к вопросам карьеры, был, видимо, напуган этой угрозой и, даже не проверив справедливости доноса, просил меня, если четвертные баллы еще неизвестны ученицам, изменить их, где можно, к лучшему. Но так как баллы были уже объявлены ученицам, то подрывать моего авторитета на манер Б-ского он все-таки не захотел. Работы шестиклассниц он, однако, просил при первом удобном случае представить ему для проверки. Оказалось, что жалобы поступали на меня уже и раньше. Родители, так лениво собирающиеся для выборов родительских комитетов, очень охотно действуют из-за угла. Уже раза два-три являлись к Ш. почтенные папаши и мамаши, указывая, что я будто бы пристрастен к их дочкам, ибо одни ученицы мне как мужчине нравятся больше, а другие меньше. Жаловались даже не только на то, что я их дочкам поставил два или три, а и на то, что я кому-то другому поставил четыре, т. с., по их мнению, слишком много. Фамилий этих жалобщиков председатель не назвал, но сказал только, что были жалобы и от родителей семиклассниц, и от родителей восьмиклассниц. Сам он, по-видимому, склонен верить этим жалобам уже a priori, ссылаясь на то, что он и сам мужчина, и сам служил учителем в женской гимназии. Поэтому не придавая никакого значения моим уверениям в противном, он давал мне советы, как поступать в случае подобных нареканий. А именно, если ученицы считают, что я преследую какую-либо девицу, то лучше прибавить ей балл, и наоборот. Мне, хотя и состоящему на службе больше, чем председатель, приходилось, конечно, почтительно выслушивать его советы. В заключение же я даже поблагодарил его, что он действует прямо и считает нужным по поводу доносов прежде всего поговорить с обвиняемым. Не избалованы мы на этот счет!

В большую перемену новая неприятность. Обиженная мной классная дама, явившись в учительскую, поведала о происшедшем между нами конфликте бывшим там коллегам, изобразив дело в искаженном виде и обвиняя во всем исключительно меня. Я, хотя и объяснялся со своей стороны, но коллеги, видимо, находят, что больше виноват я. Все это, конечно, еще больше сгустило мое настроение и так уже далеко не веселое в эти дни.

Но зато, когда я пришел в VII класс, там на столе оказалось посвященное мне стихотворение семиклассницы С. В неумелых и несколько наивных стихах нашелся все-таки чуткий отклик на мои переживания, и я в глубине души был автору глубоко благодарен. Вот это стихотворение:

В этом мире страстей и наживы,В этом мире печали и слез,Можно быть бесконечно счастливым,Под волною чарующих грез!

После рабства, борьбы и невзгодыЗаставляют они позабыть этот свет,Где всю жизнь, все долгие годыНа призыв твой не дан был ответ.

Где напрасно простер ты объятья,Где напрасно томился и ждал,Что поймут, что откликнутся братья,Где страдать, наконец, ты устал…

Твои грезы тебя унесутВ мир иной, мир любви и доверья,И усталому сердцу дадутОни сны золотые забвенья.

И узнаешь ты счастье хотя на мгновенье,Но оно твою жизнь озарит!..Пламень вспыхнет в душе вдохновеньяИ уснувшие чувства в тебе пробудит…

С новой силою, братьев любя,Ты раскроешь свои им объятья…Но… покинут лишь грезы тебя —Вновь ответ на призыв твой — проклятья!

Вечером был педагогический совет о старших классах. Интересно, что ученицы, выражавшие претензии на мои баллы, оказались слабыми и по другим предметам. Например, семиклассница Е-ва, мать которой в третьем году грозила мне самоубийством, за эту четверть получила двойки по пяти предметам. Другая семиклассница Ш-ая, на днях устроившая на моем уроке истерику и получившая от меня в общем 3–, получила зато двойки по двум другим предметам. Во мне ли, значит, тут корень зла? Правда, я довольно требователен к ученицам, но ведь без этого разве будут они знать? Утешительным для меня было то, что по педагогике все восьмиклассницы, имевшие двойки за вторую четверть, теперь исправились. Я добился-таки того, что они сдали мне все и за новую, и за старую четверть, и теперь по педагогике нет ни одной двойки. Того же бы можно было добиться и по словесности, если бы не несчастные письменные работы со своей неисправимой орфографией. Они приводят к тому, что в VI классе, например, у меня вышло 10 двоек, которые, конечно, и вызывают жалобы со стороны родителей. Если же понизить требования в отношении орфографии, то она, несомненно, падает ниже.