Ложная память - Дин Кунц

На месте охранника сидел Уолли Кларк, пухлый, с ямочками на щеках, улыбающийся и розовый, но при этом вид у него был такой, будто он ожидал, что его вот-вот закопают в песок, разожгут сверху костер и приготовят из него луау[48].

— Доктор Ариман! — воскликнул Уолли, когда тот с черным медицинским чемоданчиком в руке деловито шагал по вестибюлю. — Нет отдыха усталому?

— На самом деле говорится: «Нет отдыха злодею», — поправил доктор.

Уолли торопливо хихикнул в ответ на эту шутку, которой знаменитый доктор поставил простого охранника на один уровень с собою.

Внутренне улыбнувшись, Ариман представил себе, во что превратилось бы хихиканье охранника, доведись ему увидеть некий сосуд, в котором плавает пара знаменитых глаз.

— Но достоинство целителя стоит куда больше пропущенного обеда, — сказал он вслух.

— Как прекрасно было бы, разделяй все доктора ваше отношение к делу, сэр! — восхитился Уолли.

— О, я уверен, что большинство так и делает, — великодушно сказал Ариман, нажимая на кнопку вызова лифта. — Но я должен согласиться, что нет ничего хуже, чем представитель медицинской профессии, который больше не думает о людях, а просто по инерции занимается рутинной работой. Если радость, которую я получаю от этой работы, когда-либо оставит меня, Уолли, то надеюсь, мне хватит здравого смысла, чтобы сменить профессию.

Двери лифта почти бесшумно разошлись.

— Надеюсь, что этот день никогда не наступит. Вашим пациентам будет ужасно не хватать вас, доктор.

— Ну что ж, значит, перед тем, как сменить профессию, я должен буду всех их убить.

— Ну и насмешили вы меня, — захлебываясь от смеха, сказал Уолли.

— Обороняйте дверь от нашествия варваров, — величественно сказал Ариман, вступая в лифт.

— Положитесь на меня, сэр.

За те несколько секунд, которые занял подъем на второй этаж, доктор успел пожалеть, что ночь прохладна. При более теплой погоде он мог войти в клинику в пиджаке, небрежно накинутом на одно плечо, с засученными рукавами сорочки. Так он смог бы создать тот же самый желаемый образ, почти полностью избежав диалога.

Если бы он выбрал для своей карьеры кино, то, он был полностью уверен, получил бы не простую известность, но всемирную славу. На него непрерывно сыпались бы различного рода премии и награды. Поначалу, конечно, шли бы разговорчики о кумовстве, отцовских связях, но его талант в конечном счете заставил бы замолчать пустобрехов.

Но дело было в том, что Ариман происходил из высших голливудских кругов, вырос среди съемочных площадок и не видел в кинопромышленности ни малейшей романтики. Точно так же сыну самого кровавого диктатора «третьего мира» могли навсегда прискучить самые умелые истязания в прекрасно оборудованных пыточных камерах и зрелище массовых казней.

Кроме того, известность кинозвезды и связанная с нею потеря анонимности позволили бы ему проявлять свои садистские наклонности только по отношению к съемочным группам, дорогостоящим девочкам по вызову, обслуживавшим самых эксцентричных жрецов целлулоидной пленки, а также молодым актрисам, достаточно неизвестным для того, чтобы допустить издевательства над собою. Доктор никогда не удовлетворился бы такими примитивными победами.

Динь! Лифт остановился на втором этаже.

На втором этаже Дасти и Марти, осторожно поднявшихся по вспомогательной лестнице, ожидала удача. Почти в сотне футов оттуда, в хорошо освещенном главном коридоре, находился сестринский пост, где дежурили две женщины, но ни одной из них, конечно, не могло прийти в голову посмотреть в сторону лестницы, которой в это время суток никто не пользовался. Палата Скита находилась неподалеку, и они пробрались туда незамеченными.

Комнату освещал один только телевизор. По экрану прыгали фигурки копов и грабителей, и вместе с ними по стенам переливались бледные пятна света.

Скит сидел на кровати, откинувшись, как турецкий паша, на груду подушек, и пил через соломинку из бутылки ванильный «Йу-ху». Увидев гостей, он пустил в бутылку массу пузырей, словно протрубил в сигнальный рог, и радостно приветствовал их.

Марти сразу же подошла к кровати, чтобы обнять и поцеловать Скита в щеку. Дасти с широкой улыбкой пожелал доброго вечера Жасмине Эрнандес, чьей постоянной обязанностью был надзор за больными, совершившими попытки самоубийств, и открыл небольшой шкаф.

Когда Дасти выпрямился, держа в руке чемодан Скита, медсестра Эрнандес поднялась из кресла и демонстративно посмотрела на светящийся циферблат своих наручных часов.

— Время посещений уже закончилось.

— Да, правильно, но мы пришли не для посещения, — сказал Дасти.

— У нас сложная ситуация, — поддержала его Марти. Одновременно она отобрала у Скита бутылку с напитком и заставила его пересесть на край кровати.

— Кое-кто заболел, — добавил Дасти.

— И кто же? — поинтересовался Скит.

— Матушка, — ответил Дасти.

— Чья матушка? — спросил Скит. Он явно не мог поверить своим ушам.

Клодетта больна? Клодетта, которая выбрала ему в отцы Холдена Колфилда, а потом в отчимы — Дерека Гада Лэмптона? Эта женщина, обладающая красотой и холодным безразличием богини? Эта возлюбленная третьеразрядных ученых? Эта муза романистов, не желающих находить смысла в письменной речи, пошлых психологов, презирающих человеческий род? Клодетта, непримиримая экзистенциалистка, неприкрыто плюющая на все правила и законы, не признающая никаких определений действительности, которые не начинались с нее самой? Как могло это незыблемое и, очевидно, бессмертное существо стать жертвой хоть чего-то в этом мире?

— Наша матушка, — подтвердил Дасти.

На ногах Скита уже были носки, и Марти опустилась на колени около кровати, запихивая его ноги в тапочки.

— Марти, — удивленно воскликнул Малыш, — но ведь я в пижаме!

— Нет времени переодеваться, дорогой. Вашей матушке действительно очень плохо.

— На самом деле? — еще удивленнее спросил Скит. — Кло-детта действительно так больна?

— Ее внезапно хватил удар, — отозвался Дасти, швырявший вещи Скита в чемодан с такой скоростью, с какой мог выхватывать их из шкафа.

— Наверно, грузовик или что-то в этом роде?

Жасмина Эрнандес уловила в голосе Скита чуть ли не восхищенную нотку и нахмурилась.

— Стрекотунчик, значит ли это, что вы снимаете с нас всякую ответственность?

— Мой организм совершенно чист, — уверенно ответил Скит, разглядывая свои пижамные штаны.

Доктор заглянул на сестринский пост на втором этаже, чтобы сказать медицинским сестрам, что ни его самого, ни его пациента из палаты № 246 не следует беспокоить во время сеанса.

— Он позвонил мне и сказал, что утром хочет уйти из клиники, а это, по всей видимости, будет означать для него конец. Я должен отговорить его. Он все еще находится в сильной наркотической зависимости. Выйдя на улицу, он в течение часа добудет героин, и если я правильно понимаю его психопатологию, то он желает ввести себе смертельную дозу и покончить с этим миром.

— И со всем тем, — вставила медсестра Гангусс, — для чего стоит жить.

Это была привлекательная женщина тридцати с небольшим лет, выглядевшая высококвалифицированным профессионалом. Однако, когда дело доходило до этого пациента, она казалась скорее не дипломированной медсестрой, а сексуально перевозбудившейся школьницей, постоянно пребывающей на грани обморока от мозговой анемии, недостаточного кровообращения в мозгу, являющегося следствием усиленного притока крови к матке и гениталиям.

— А ведь он такой хорошенький, — добавила она.

На младшую из женщин, медсестру Килу Вустен, пациент из палаты № 246 не производил впечатления, но было ясно, что она питает интерес к самому доктору Ариману. Всякий раз, когда ей выпадал случай поговорить с доктором, медсестра Вустен прибегала к одному и тому же набору трюков с языком. Притворяясь, что не сознает, что делает — а на деле проводя в долю секунды больше расчетов, чем суперкомпьютер «крэй» сможет сделать за целый день, — она часто облизывала губы, увлажняя их. Это было долгое, медленное, чувственное движение. Получая от Аримана указания, эта хитрая лиса порой высовывала острый кончик языка, словно это помогало ей обдумать услышанное.

Да, вот язык выглянул наружу, в правом уголке рта, словно пытался нащупать прилипшую в нежной складке сладкую крошку. Вот губы раскрылись в удивлении, язык прошелся по верхней губе. Еще раз, увлажняя губы.

Медсестра Вустен была довольно хорошенькой, но совершенно не интересовала доктора. С одной стороны, он был принципиально против того, чтобы «промывать мозги» своим служащим. Хотя контроль над сознанием рабочей силы на его многочисленных предприятиях позволил бы забыть о требованиях повышения заработной платы и дополнительных льгот, но возможные осложнения делали риск чрезмерным.