Ложная память - Дин Кунц

— Нам приходилось встречаться, чтобы скоординировать различные аспекты медицинской стороны расследования по делу Орнуолов. Я сразу же невзлюбил Аримана.

Дасти почувствовал болезненный укол угрызения совести, от которого даже заерзал на стуле. Неотвязный внутренний голос в очередной раз пристыдил его за отсутствие лояльности к психиатру, за то, что он слушает, как про того рассказывают гадости.

— И когда он бесцеремонно сообщил, что использовал метод гипнотической регрессии для того, чтобы помочь некоторым детям повторно пережить возможные случаи злоупотреблений, — продолжал рассказ Клостерман, — все мои колокола забили тревогу.

— Разве гипноз не является общепринятой психотерапевтической методикой? — спросила Марти, возможно, повторяя реплику своего собственного внутреннего адвоката.

— Все менее и менее. Недостаточно искусный врач может очень легко, пусть даже невольно, внедрить пациенту ложные воспоминания. Любой загипнотизированный человек становится особо уязвимым. А если у врача есть какая-то своя цель и он не обременен этическими ограничениями…

— Вы считаете, что в деле Орнуолов у Аримана были свои цели?

— Дети легко поддаются убеждению даже без гипноза, — сказал Клостерман вместо ответа. — Многочисленные исследования снова и снова подтверждали, что если умелый врач хочет, чтобы они что-то «помнили», то они совершенно искренне будут считать, что помнят именно это. Проводя их опросы, нужно быть очень осторожным, чтобы не ввести в их сознание какие-то несуществующие сведения. И любые так называемые подавленные воспоминания, возникшие у ребенка, пребывающего под гипнозом, фактически не стоят ни гроша.

— А вы говорили об этом с Ариманом? — спросила Марти.

Клостерман вновь взялся за желтые перцы.

— Я говорил об этом — и получил снисходительный, высокомерный укол. Но вежливый. Он ловкий политик. На любое мое сомнение у него был готов ответ, и мои тревоги не разделил ни один из участников расследования или судебного процесса. Конечно, несчастному, проклятому, погубленному семейству Орнуолов от этого не стало легче, но это был один из тех случаев, когда массовая истерия определяет и извращает ход процесса.

— А ваше обследование детей дало какие-нибудь доказательства преступлений? — спросил Дасти.

— Нет. Когда дело происходит со старшими детьми, не всегда возможно найти физиологические свидетельства. Но это были дошкольники, маленькие дети. Если бы хоть что-то из того, в чем обвиняли воспитателей, имело место, я почти наверняка нашел бы повреждения тканей, травмы и хронические инфекционные заболевания. Ариман рассказывал все эти истории о сатанинских сексуальных обрядах и пытках, а я не мог найти ни одного мельчайшего признака, которые хоть в какой-то степени подтверждали бы их.

Пятеро членов семейства Орнуолов были признаны виновными, а помещение, в котором содержались дети, было разобрано буквально по кирпичу в поисках улик.

А потом, — сказал Клостерман после небольшой паузы, — ко мне пришел один из тех людей, кто знал мое мнение об Аримане… И он сказал мне, что перед тем, как все это началось, тот общался с сестрой женщины, обвинившей Орнуолов.

— Но разве Ариман не должен был скрывать эту связь? — спросил Дасти.

— Он и скрывал. Так что я отправился к окружному прокурору. Женщина, о которой шла речь, действительно была сестрой матери, выдвинувшей обвинения, но Ариман утверждал, что они никогда не были знакомы.

— И вы не поверили ему?

— Нет. Но прокурор поверил и оставил Аримана в комиссии. Поскольку если бы они признали, что Ариман причастен к событиям, то не могли бы воспользоваться ни одним из тех сведений, которые он получил у детей. Больше того, все, что дети рассказали ему, нужно было рассматривать как подсказанные или даже насильно индуцированные воспоминания. Во время суда они в качестве доказательств не стоили бы даже плевка. И вся судьба процесса основывалась лишь на убежденности в честности Аримана.

— Я не помню, чтобы мне в газетах попалось хоть что-нибудь об этом процессе, — заметила Марти.

— Я дам вам материалы, — пообещал Клостерман. Движения его ножа на разделочной доске стали менее точными, более агрессивными, как будто он резал не просто сочные желтые перцы. — И еще я слышал о том, что пациентку Аримана часто сопровождала к нему сестра, та самая женщина, которая обвинила Орнуолов.

— Как я сопровождала Сьюзен, — негромко откликнулась Марти.

— Если так и было на самом деле, то он никак не мог не встретиться с нею, по крайней мере однажды. Но у меня не было никаких подтверждений этому, только слух. Ну, а если вы не хотите, чтобы вас судили за диффамацию, то не следует выдвигать публичных обвинений против такого человека, как Ариман, пока у вас нет неопровержимых доказательств.

Утром, у себя в кабинете, Клостерман пытался нахмуриться, но его круглому, как надутый воздушный шар, лицу это не удалось. Теперь же гнев изменил все черты его лица, и там, где не могла удержаться хмурая мина, застыло твердое суровое выражение.

— Я не знал, как добыть эти доказательства. Я ведь не врач-детектив, наподобие того, которого показывают по телевидению. Но я подумал… подумал, что надо поискать, нет ли чего-нибудь в прошлом этого ублюдка. Казалось странным, что в его карьере было два больших шага. Проведя больше десяти лет в Санта-Фе, он перескочил в Скоттсдэйл, город в Аризоне. И, прожив там еще семь лет, прибыл сюда, в Ньюпорт. Вообще-то говоря, медики, у которых работа идет удачно, не любят бросать сложившуюся практику и без особой необходимости переселяться в другие города.

Клостерман закончил резать перцы на полоски, ополоснул нож, вытер его и убрал в ящик.

— Я принялся наводить справки среди врачей: искал, нет ли у кого-нибудь знакомых, практиковавших в то время в Санта-Фе. У одного из моих друзей, кардиолога, оказался знакомый, с которым они вместе учились в колледже, поселившийся в Санта-Фе. Мы обратились к нему. Оказывается, что этот доктор был знаком с Ариманом, когда тот жил там… И не любил это проклятое отродье даже сильнее, чем я. И еще футболист… Там был большой скандал с развратными действиями и сексуальным насилием по отношению к дошкольникам, и Ариман, точно так же как и здесь, проводил обследование детей. И там тоже возникли вопросы насчет применявшихся им методов.

В желудке Дасти встал тяжелый ком, и хотя он не думал, что кофе имел к нему какое-либо отношение, но все же отодвинул от себя чашку.

— Один из детей, пятилетняя девочка, совершила самоубийство после того, как начался процесс, — продолжал Рой Клостерман. — Пятилетняя. Оставила трагический рисунок, на котором была изображена девочка, похожая на нее… стоящая на коленях перед обнаженным мужчиной. Мужчина был изображен правильно с точки зрения анатомии.

— Помилуй бог, — простонала Марти, отодвигаясь вместе со стулом от стола. Она начала было приподниматься с места, потом почувствовала, что идти некуда, и снова села.

Дасти подумал про себя, а не могло ли случиться так, что тело пятилетней девочки возникнет в сознании Марти во всех ужасных деталях во время следующего приступа паники.

— Дело могло бы сразу же перейти в суд присяжных, потому что обвиняемые были выбраны, а улики тщательно сфальсифицированы. Прокурор Санта-Фе получил убедительные подтверждения по всем пунктам обвинения.

Врач вынул из холодильника бутылку пива и сорвал крышечку.

— С хорошими людьми, когда они оказываются рядом с доктором Марком Ариманом, случаются дурные вещи, зато он всегда сохраняет облик спасителя. Так было до тех пор, пока в Санта-Фе не произошли ужасные убийства в семье Пасторе. Миссис Пасторе, очаровательная женщина, никогда не сказавшая никому дурного слова, не имевшая в жизни ни одного темного пятна, внезапно заряжает револьвер и решает убить свою семью. И для начала расправляется со своим десятилетним сыном.

Эта история вызвала у Марти испуг перед собственными позывами к насилию, и теперь ей было необходимо двигаться, чтобы отвлечься. Она встала из-за стола, подошла к раковине, открыла воду, налила себе на руки жидкого мыла и принялась энергично мыть их.

Хотя Марти не сказала Клостерману ни слова, он, похоже, не счел ее поступок ни вызывающим, ни странным.

— Мальчик был пациентом Аримана. Он серьезно заикался. Существовали подозрения, что между Ариманом и матерью что-то было. И нашелся свидетель, который видел Аримана около дома Пасторе в ночь убийств. Он действительно стоял около дома, глядя на резню через открытое окно.

— Глядя? — переспросила Марти, отматывая бумажное полотенце от рулона, укрепленного на стене. — Просто… глядя?

— Как будто это было шоу, — пояснил Рой Клостерман. — Как будто… как будто он поехал туда потому, что заранее знал, что там произойдет.