Ложная память - Дин Кунц

Он мог бы сделать исключение для медсестры Вустен, потому что ее язык совершенно очаровывал его. Это была игривая розовая штучка. Он с удовольствием позабавился бы с ним. Но, как ни прискорбно, сейчас, когда прокалывание тела для косметических целей больше никого не удивляло, когда множество народа прокалывали себе уши, брови, ноздри, губы, пупы и даже языки и цепляли туда всяческие украшения, доктору было трудно придумать с языком Вустен что-то такое, что после пробуждения показалось бы ей пугающим или хотя бы оскорбительным.

Порой он расстраивался, так как быть садистом в эпоху, когда членовредительство стало всеобщей модой, довольно трудно.

Теперь в 246-ю палату, к своему знаменитому пациенту.

Доктор был одним из основных инвесторов клиники «Новая жизнь», но пациентов у него здесь было мало. Вообще говоря, его не привлекали люди с проблемами, порожденными наркотиками: они так усердно разрушали свои жизни, что любое дополнительное несчастье, которое он мог причинить им, оказалось бы мелким дополнительным штрихом, филигранью поверх филиграни.

В настоящее время у него в «Новой жизни» был один-единственный пациент, помещавшийся за дверью с номером 246. Конечно, у Аримана был свой интерес к брату Дасти Родса, обитавшего дальше по коридору, в номере 250, но он не входил в число лечащих врачей Скита; все его консультации, связанные с этим случаем, нигде не регистрировались.

Открыв дверь 246-й палаты, за которой находились две комнаты с большой ванной, он обнаружил известного актера в гостиной. Тот стоял на голове, упершись ладонями в пол, а пятками и ягодицами прислонившись к стене, и таким образом смотрел телевизор.

— Марк? Что вы тут делаете в такое время? — спросил актер, не меняя своей йоговской — а может быть, и чьей-то еще — позы.

— Я был у другого пациента и подумал, что стоит зайти посмотреть, как у вас дела.

Доктор солгал медсестрам Гангусс и Вустен, сказав им, что актер позвонил ему, угрожая утром выписаться из клиники. На самом деле Ариману нужно было пробыть здесь до прихода полуночной смены, когда чересчур прилежная медсестра Эрнандес отправится домой и он сможет запрограммировать Скита. Актер был его прикрытием. После того как он проведет в 246-й палате пару часов, вполне можно будет как бы случайно заглянуть к Скиту, и никого из персонала этот непредвиденный визит нисколько не удивит.

— Я провожу в таком положении около часа в день, — сообщил актер. — Хорошо для мозгового кровообращения. Надо бы завести второй телевизор, поменьше размером, который я мог бы перевернуть вверх тормашками, когда понадобится.

Взглянув на экран, где разыгрывалась комедия положений, Ариман сказал:

— Если вы собираетесь смотреть что-нибудь такое, то вверх ногами оно гораздо лучше.

— Никто не любит критики, Марк.

— Дон Адриано де Армадо.

— Я слушаю, — ответил актер. Его тело сотряс краткий приступ дрожи, но он продолжал твердо стоять на голове.

Для того чтобы активизировать этот объект, доктор выбрал имя персонажа из «Бесплодных усилий любви» Вильяма Шекспира.

Стоявший вниз головой актер, уже скопивший двадцать миллионов долларов, не считая гонораров за исполнение ролей в фильмах, за свои тридцать с небольшим лет получил очень небольшое образование и практически не имел никакой профессиональной подготовки. Читая роли и сценарии, он, как правило, не обращал внимание ни на что, кроме своих собственных реплик и относящихся к ним ремарок. И поэтому скорее лягушки начали бы летать по небу, чем он сунул бы нос в собрание сочинений Шекспира. Шансов на то, что он получит роль в спектакле по произведению стрэтфордского барда, было не больше, чем у макак и бабуинов — прийти к руководству драматическим театром. Поэтому опасности, что актер услышит имя дона Адриано де Армадо от кого-либо, кроме самого доктора, пожалуй, не было.

Ариман провел актера через его личное пусковое хокку.

Когда Марти закончила завязывать шнурки спортивных туфель Скита, Жасмина Эрнандес сказала:

— Если вы присмотрите за ним, то я принесу бланк формы о передаче вам ответственности за больного, и вы должны будете подписать его.

— Мы завтра же привезем его обратно, — сказала Марти, поднимаясь на ноги и предлагая Скиту последовать ее примеру.

— Да, — подтвердил Дасти, продолжая упихивать одежду в чемодан, — мы хотим лишь привезти его повидать матушку, а потом он возвратится.

— Но все равно вы должны будете подписать бланк, — настаивала медсестра Эрнандес.

— Дасти, — предупредил Скит, — если Клодетта когда-нибудь услышит, что ты называешь ее не Клодетта, а матушка, то она наверняка в кровь исхлещет тебе задницу.

— Он только вчера пытался совершить самоубийство, — напомнила медсестра Эрнандес. — Клиника не может взять на себя никакой ответственности, если он выйдет отсюда в таком состоянии.

— Мы освобождаем клинику от ответственности и берем ее на себя, — заверила Марти.

— Тогда я принесу форменный бланк.

Марти преградила медсестре дорогу, оставив Скита стоять, пошатываясь, на нетвердых ногах.

— Почему бы вам не помочь собрать его? Потом мы все вместе подойдем к сестринскому посту и подпишем бумаги.

— Что здесь все-таки происходит? — спросила Жасмина Эрнандес, прищурив глаза.

— Мы спешим, только и всего.

— Да? Тогда я лучше поскорее принесу бумаги, — ответила медсестра, протискиваясь мимо Марти. В дверях она обернулась и ткнула пальцем в Скита: — Не уходи никуда, пока я не вернусь, стрекотунчик.

— Конечно, конечно, — пообещал Скит. — Но, пожалуйста, поторопитесь. Клодетта действительно больна, и я не хочу ничего пропустить.

Доктор дал актеру команду встать с головы на ноги и сесть на диван.

Любимец американской публики, бывший когда-то эксгибиционистом, был одет только в черные шорты-бикини. Несмотря на огромный список его самоубийственных привычек, он был худощав при прекрасно оформленной мускулатуре и казался здоровым, как шестнадцатилетний парень.

Актер прошел по комнате с гибким изяществом балетного танцовщика. Действительно, хотя его индивидуальность была сейчас глубоко подавлена, и в этом состоянии он, пожалуй, обладал не большим самосознанием, чем репа, он двигался, словно участвовал в представлении. Очевидно, его убежденность в том, что он всегда находится на глазах обожающих поклонников, возникла не после того, как известность развратила его; эта убежденность скрывалась в его генах.

Пока актер ждал, доктор Ариман снял пиджак и закатал рукава сорочки. Потом посмотрел на себя в зеркале. Великолепный вид. Предплечья мощные, мужественные, волосатые, но ничуть не неандертальские. Когда он в полночь покинет эту комнату и пойдет по коридору к палате Колфилда, то накинет пиджак на плечо и превратится в воплощение усталого, трудолюбивого, высококвалифицированного и сексуально привлекательного медика.

Ариман пододвинул к дивану стул и сел лицом к лицу с актером.

— Спокойно.

— Я спокоен.

Дерг-дерг, голубые глаза, при виде которых у медсестры Гангусс подкашиваются ноги.

Этот принц театральных касс пришел к Ариману-младшему, а не к любому другому врачу, из-за того, что родословная доктора была связана с Голливудом. Ариман-старший, Джош, умер, отравившись пирожными, когда этот парень учил арифметику, историю и какие-то еще предметы в начальной школе, и поэтому они никак не могли работать вместе. Но актер рассуждал, что, если великий режиссер получил двух «Оскаров», то сын великого режиссера должен быть лучшим психиатром в мире.

«Кроме, может быть, Фрейда, — сказал он доктору, — но Фрейд живет где-то там, в Европе, а я не могу по нескольку раз в неделю летать туда и обратно на сеансы».

После того как Роберта Дауни-младшего отправили наконец в тюрьму на длительный срок, этот высокооплачиваемый кусок ухоженного мяса забеспокоился, что тоже может попасться в лапы этих «фашистов из агентства по борьбе с наркотиками». Хотя ему совершенно не хотелось как-то менять свой образ жизни в угоду репрессивным органам, но еще меньше его устраивала перспектива разделить тюремную камеру с маньяком-убийцей, имевшим семнадцатидюймовую шею, но никаких предпочтений по отношению к половой принадлежности жертв.

Хотя Ариман постоянно отказывался от пациентов, имевших серьезные проблемы с наркотиками, с этим он стал работать. Актер вращался в высших кругах общества, где мог причинить редкостный вред, что, конечно, очень развлекло бы доктора. И сейчас он готовил актера к исполнению главной роли в поразительной пьесе, которая должна была повлечь за собой исключительной глубины последствия общенационального и даже всемирного масштаба.

— У меня есть для тебя кое-какие важные указания, — сказал Ариман.