На Рио-де-Ла-Плате - Карл Май

— Почему вряд ли? — спросил я.

— Куда же им влепишь пулю?

— В глаз.

— Невозможно! Я все-таки тоже как-никак умею стрелять.

— Необязательно целиться точно в глаз. Над его глазами есть место, где кость так тонка, что ее пробьет пуля.

— И вы думаете, что попадете в это место?

— Непременно. Я даже рассчитываю послать пулю точно в глаз.

— Хотел бы я на это посмотреть! Прошу вас, вы согласны?

— Если вам так угодно, любезный брат, то с удовольствием. Выберите животное, в которое я обязан попасть!

С этими словами я взял в руки свой штуцер. Мне приходилось стрелять из него в более трудных обстоятельствах, в минуты, когда речь шла о спасении жизни. Между тем отмель осталась уже позади. Нам пришлось подождать, пока опять не появится кайман. Пассажир посматривал на меня с любопытством, я же демонстрировал полнейшее равнодушие. Через некоторое время на отлогом берегу мы заметили двух животных. Их разделяла примерно пара десятков шагов. Оба крокодила высовывались из воды лишь наполовину.

— Ну что, пора? — сказал монах.

— Да, — ответил я. — Смотрите внимательно!

Я подошел к борту и приподнял винтовку. Незнакомец последовал за мной. Судя по его лицу, он был в высшей степени заинтригован — и совершенно напрасно, ведь для человека, прибывшего с Дикого Запада, подстрелить крокодила — вовсе не достижение.

Оба животных лежали вполоборота к пароходу — для точного выстрела подходящее положение. Подстрелить кайманов захотели еще несколько человек, но йербатеро, стоявший в отдалении, увидел, что я держу в руках винтовку, и крикнул им:

— Не стреляйте, сеньоры! Там есть кому показать вам, как надо стрелять без промаха.

Все взоры обратились на меня, что было совсем некстати; ведь если бы оба патрона, которые я зарядил, оказались небезупречны, то я промахнулся бы и был бы опозорен.

Тем временем судно приблизилось к кайманам; настал самый удобный момент. Как принято на Диком Западе, я прижал ружье к щеке и дважды нажал на спусковой крючок, вроде бы даже не прицелившись как следует, но так могло казаться только со стороны. На самом деле охотник, живущий в прерии, прищуривает левый глаз, чтобы уловить цель, еще до того, как поднимет ружье. Путем долгих тренировок он привыкает наводить ствол на цель без долгих проволочек. В тот же миг, как только ружье прикоснется к его щеке, мушка совпадает с прорезью и можно нажимать на крючок. Все искусство заключается в моментальном наведении ствола. На Диком Западе человек часами упражняется с незаряженной винтовкой, привыкая наводить ее на цель. Многие никак не могут научиться этому приему, из них выходят неважные охотники, тогда как сама жизнь человека часто зависит от того, кто выстрелит первым.

Другие, естественно, не могут взять в толк: каким образом кто-то, торопливо вскинув ружье, вроде бы совсем не прицеливаясь, моментально нажимает на курок… и попадает в яблочко. Быстрота, с которой это проделывается, поразительна, но это не что иное, как результат долгих и утомительных тренировок.

Вот так и сейчас. Поднять винтовку, два раза нажать на спусковой крючок и снова опустить оружие — это одна секунда. Первый кайман дернулся, приподнялся, ударил хвостом и опять поник. Второй метнулся, сделал четыре или пять шагов вперед, остановился, поднял голову, завалился на бок, потом на спину и неподвижно замер. Оба были мертвы. Раздались громкие аплодисменты.

— Два изумительных, мастерских выстрела! — воскликнул незнакомец. — Или это было случайностью?

— Нет, сеньор. Попасть было очень легко, — ответил я.

Брови его взметнулись вверх, он окинул меня удивленным взором, снял шляпу, глубоко и учтиво поклонился, а затем вернулся на свое место. С того момента я стал замечать, что он с нескрываемым вниманием следит за мной и за всем, что я делаю. Я поручил йербатеро потихоньку выведать, кто он такой. Тот старался как мог и наконец вынес вердикт: никто, кроме капитана, не знает его, а капитан отказывается называть его имя, лишь намекает, что сеньор является «офисиаль номбрадо» («знаменитым офицером»), и приказал хранить полное молчание. Конечно, эти сведения лишь разожгли мое любопытство.

Так мы добрались до района Рио-Гуайкираро. До сих пор погода нам благоприятствовала, но теперь, кажется, ей это наскучило. На юге горизонт становился грязновато-желтым, начали покачиваться стебли камыша, ветки деревьев. Капитан то и дело поглядывал на юг. Его лицо мрачнело. В это время Фрик Тернерстик подошел ко мне и сказал:

— Сэр, капитан считает, что надвигается памперо. При этом он ведет себя так, словно речь идет о тайфуне. Неужели ветерок в пампе бывает так опасен? Мы же не в открытом море!

— Именно поэтому есть основание для беспокойства. В открытом море, если поблизости нет ни суши, ни рифов, нечего так уж сильно опасаться шторма. Но здесь нас может выбросить на берег или на один из этих островов.

— Так пусть капитан встанет на якорь и подождет, пока этот бриз[149] не утихнет!

— Легко сказать, сэр. Чтобы встать на якорь, нужно выбрать подходящее место, и, даже если его удастся найти, все равно буря будет швырять привязанное судно до тех пор, пока не сорвет его и не пустит ко дну.

— Не могу себе представить такого.

— Понятно, вас еще ни разу не настигал памперо.

— Ладно, пусть он явится, этот мистер Памперо. Посмотрим еще, есть ли у него зубы или нет.

— Лучше бы не попадать к нему в пасть!

Как ни короток был наш разговор, но за это время небо успело перемениться. Казалось, внезапно настает ночь, сильный, но неслышный порыв ветра низко пригнул растения.

Я пошел на переднюю палубу, чтобы глянуть на лошадь и покрепче ее привязать. В это время раздался громкий голос капитана:

— Памперо идет. Будет не сухой, а влажный памперо[150]. Укройтесь в трюме, сеньоры!

Матросы засновали во все стороны, чтобы как следует все закрепить. Я вывел лошадь из-за ящиков и тюков, которые могли упасть и перепугать ее. Затем, не спрашивая, можно это или нет, я отвел ее на середину палубы, под натянутый тент и привязал к железному кольцу в палубном настиле.

Когда я вышел из-под полотнища, небо вокруг почернело и завывающая буря окатила меня с ног до головы пылью, песком и грязью. Гладкая прежде поверхность реки сморщилась, пенистые гребни волн вздымались почти до самого носа судна. Капитан изо всех сил вцепился в железные поручни капитанского мостика. У штурвала стояло четверо моряков, но и они едва могли его удержать. Меня буквально швырнуло на палубу. Порыв ветра — и полотнище было сорвано и унесено. Моя лошадь, пытаясь отвязаться, колотила задними копытами. Я размотал лассо, накинул его на задние ноги лошади и стянул ремень так, что животное повалилось; другим концом лассо я скрутил передние ноги гнедой. Окончательно стемнело. Стали падать дождевые капли величиной с орех, сперва они сыпались поодиночке, затем хлынула сплошная масса — казалось, на нас обрушилось озеро.