На Рио-де-Ла-Плате - Карл Май

Всадники спешились и схватились за винтовки. Загрохотали выстрелы. Но, к счастью, мы были уже далеко от берега, и, поскольку река была достаточно широкой, пули не попадали в нас.

Майор почти впал в отчаяние. Некоторое время он бушевал, возмущаясь нами, собой, но затем опустился на бревно и безмолвно застыл — смирился или затаился.

Но солдаты Хордана все еще следовали за нами вдоль берега. Когда заросли тростника и кустарника преградили им путь, мы потеряли их из виду. Они держались подальше от реки, ведь ехать по степи было и легче, и быстрее. Итак, они следовали за нами. Ну и пусть! Нам повезло, эту опасность мы благополучно миновали.

V

ПАМПЕРО

Хотя я полагал, что мы счастливо ускользнули от погони, но так думал лишь я один. Мои спутники считали, что мы легко сможем угодить к ним в руки. По всему правому берегу реки воцарился переполох, но река постоянно петляла, течение ее было стремительным, и вот уже всадники стали отставать. Прошло несколько часов, теперь мои товарищи успокоились и почувствовали себя в безопасности.

Майор Кадера был взбешен, нас же его ярость лишь веселила. Около полудня мы высадили его на один из плавучих островов, которыми так изобиловала река. Пусть он попробует добраться на нем до берега. Чуть позже мы причалили к левому берегу, чтобы высадить хозяина эстансии и его сына вместе с их лошадьми, они направились домой. Тепло попрощались с нами и поехали, сердечно надеясь снова увидеться.

Все шло удачно, и плот примчал нас в Буэнос-Айрес, где плотогоны получили условленную плату и еще немного сверх обещанного. Капитан простился с нами, искренне нас поблагодарив. Конечно, мы твердо держались нашего прежнего плана, собираясь-таки поехать в Гран-Чако. Тернерстик так долго уговаривал меня взять с собой и его, и своего любимца, шкипера, что я в конце концов согласился. Ему хватило нескольких дней, чтобы сделать все необходимые распоряжения матросам, и мы были готовы к путешествию.

Поскольку до Корриентеса[141] нам было удобнее доехать на пароходе, мои товарищи продали лошадей, но я оставил себе гнедую, потому что такую отличную лошадь сразу и не найдешь. Конечно, из-за лошади у нас возникли некоторые трудности, но все же капитан парохода поддался на наши уговоры. Гнедую поставили среди тюков, ящиков и бочек, размещенных на передней палубе. Она чувствовала себя как в небольшой конюшне, вот только крыши над ней не было никакой.

После Амазонки Ла-Плата является самой крупной речной системой Южной Америки. Образуется она за счет слияния Уругвая с Параной, эстуарий Ла-Платы считается самым широким на земле. Сразу после слияния обеих рек ширина его составляет сорок километров. Возле Монтевидео она достигает уже 105 километров, а перед впадением в океан — даже 220 километров. Вода, выносимая в океан, илистая, желтого цвета; в 130 километрах от берега речную воду все еще можно отличить от морской[142].

Там, где начинается Ла-Плата, глубина Параны составляет тридцать метров. Соответственно велика и ее ширина. Несомненно, Парана — самая большая южноамериканская река, но течение ее разбивается на несколько рукавов; образуется ряд островов, некоторые из них достаточно большие. Река изобилует рыбой, хотя в этой мутной воде трудно заметить мелькание плавников.

Помимо остановки в Росарио, мы причаливали еще несколько раз, но я остерегался покидать корабль, пока мы не миновали провинцию Энтре-Риос. Мы легко могли повстречать кого-то, кто видел нас у Хордана, и тогда наша жизнь оказалась бы в опасности. Я даже не стал осматривать ни Санта-Фе, ни Парану, поскольку именно в этих городах было наиболее вероятно встретить наших врагов. Лишь когда оба города остались позади, мы почувствовали себя в относительной безопасности. Мы миновали Пуэрто-Антонио и Ла-Пас и подплыли к устью Рио-Гуайкираро, реки, впадающей в Парану с востока.

На борту царила оживленная жизнь. Здесь собрались люди из всех провинций, встречались даже индейцы со своими женами; впрочем, эти индейцы ничуть не напоминали собой сиу, апачей или команчей. Они выглядели людьми опустившимися, безвольными, подавленными.

Зато у всех белых вид был очень воинственный. Все знали, что в провинции Энтре-Риос готовилось восстание, и в такой обстановке даже на корабле нельзя было чувствовать себя в безопасности. Поэтому каждый из пассажиров был увешан оружием, каждый нацепил на себя все, что имел.

Среди индейцев мне бросился в глаза один молодой человек, выгодно отличавшийся от остальных. Он был ничуть не красивее других краснокожих, одет ничуть не лучше, но с ним ехала одна, как мне показалось, больная женщина, о которой он очень заботился. Она, видимо, приходилась ему матерью, однако любовь к матери среди этих людей — большая редкость. Женщина в здешних краях — работница, в ней не уважают ни жену, ни мать. И он, и она были одеты очень бедно. На индейце не было ничего, кроме рубашки, коротких брюк, изношенной обуви и ножа; его он сунул за веревку, которой был подпоясан. Во взгляде индейца чувствовалась сметливость, какой обычно не заметишь у этих людей. Впрочем, возможно, забота, привязанность, проступавшие в его взоре, вводили меня в заблуждение.

И еще один человек привлек мое внимание, но это был не индеец, а белый, который во всем являл полную противоположность первому.

Он сидел на корме, неподалеку от рулевого. Он выбрал себе место так, чтобы исподволь, незаметно для остальных, оглядывать всю палубу. Похоже было, что он старался привлекать к себе как можно меньше внимания. Одет он был очень тщательно, по французской моде. Бороду свою, однако, подстригал так, как принято в здешних краях. Его черты, мрачный, цепкий взор — все свидетельствовало об оригинальном уме и сильной воле. Судя по загорелому лицу, его нельзя было причислить к завсегдатаям салонов. Из-за того, что он все время сидел, фигуру его оценить было нельзя, однако я понял, что вижу перед собой военного, офицера, причем высокого ранга. Неподалеку от него сидел негр, очевидно, его слуга, который не отрываясь, с любовью и почтением внимал своему господину, готовый угадать любое его желание и выполнить любой его приказ. Оба поднялись на борт в Росарио и сразу же стали держаться особняком от остальных пассажиров.

Капитан Фрик Тернерстик уже через четверть часа после начала нашего путешествия познакомился со своим коллегой и с того момента почти все свое время проводил возле него. Он беспрерывно что-то рассказывал, а капитан парохода молча выслушивал его, то и дело улыбаясь. Ханс Ларсен, наш хладнокровный шкипер, ни с кем не обменялся ни одним лишним словом. Он молчаливо восседал среди ящиков и прочего багажа, окидывая взором всю эту сцену, декорации которой составляли палуба, река и ее берега. Брат Иларио остался рядом со мной. Что же до наших йербатеро, то они расхаживали повсюду и, кажется, перезнакомились со всеми пассажирами, что было характерно для этих людей.