Большая восьмерка: цена вхождения - Анатолий Уткин

Второе. Повсеместное экономическое падение (см. цифры любой — отечественной или иностранной статистики) превратило жизнь трехсот миллионов в выживание. Несколько легче положение в Прибалтике и двух российских столицах, но и здесь невиданные прежде клошары портят картину даже гениям «потемкинских деревень». Рухнула индустрия, и чем развитее был регион (Прибалтика, Южная Украина, Урал), тем сильнее это падение. Не дымят трубы Поволжья, не плывут пароходы (если они плывут, то это, скорее всего, западные туристы).

Нетерпеливцы в странах СНГ открыли национальную экономику в целом, бросили слепца плыть к «тому берегу», заставили кровью и потом созданные заводы конкурировать с чемпионами, уже прошедшими капиталистический естественный отбор. В результате погубили половину индустрии и значительную часть сельского хозяйства, никак не способных противостоять мировым рекордсменам. Некогда основа первоначальной российской модернизации — текстильная промышленность — лежит в руинах. Да, она исчезла в других индустриальных странах, но только тогда, когда центр силы национальной экономики прочно переместился в другие конкурентоспособные отрасли. Может быть где-то «овцы и ели людей» на первоначальной стадии развития капитализма, но все же не так, как в Иванове или Комсомольске-на-Амуре 90-х годов. С джунглями трудно мириться, когда к этому вынуждают сложившиеся обстоятельства, но сознательно их создавать может только безответственность.

Замысел свелся к тому, чтобы оставить национальных производителей на волю произвола. Время и порох были потрачены на манипуляции валютой — убиение прежних сбережений, поиски соотношения рубля с долларом, битвы с инфляцией, искусственного поддержания национальной валюты за счет разбазаривания национальных резервов. Некоторым банкам это помогло, национальной экономике — нет. Пресловутый монетаризм в российских условиях оказался абстрактным занятием. Хвост не вращает собакой. Экономика не может управляться валютными интервенциями.

Третье. Продолжительность жизни резко сократилась. Болеть не по карману 90 процентам населения. Уровень самоубийств превысил мыслимые пределы. Страна — победительница всех Олимпиад лицезреет финиш чужих спортсменов. Ей предлагают порадоваться за своих сыновей в НХЛ или в Голливуде. Потерявшие работу и попавшие в состояние анархии 20–30 процентов прежнего советского населения вовсе не принялись за поиски в стиле Била Гейтса, в сараях не выросли свои Эдисоны и Форды. Напротив: бывшие инженеры стали возделывателями огородов и путешественниками-челноками в Стамбул, Пекин, Варшаву. Деградировавшая в своей профессии армия коробейников насытила пустой отечественный рынок и умерла от перенасыщения. (Речь идет о четверти населения.) Постсоветское пространство, отмечают представители некогда влиятельной американской профессии — советологии — есть арена коллективного выживания и выброс в джунгли не конкуренции, а элементарного хаоса. Этот выброс не вызвал ничего, кроме стоической готовности погибнуть.

Четвертое. Пятнадцать лет назад «порабощенной советской империи» обещали свободное перемещение по этому свету. Кого же не зачарует такая степень свободы? Попробуйте-ка получить сегодня заграничную визу без официального приглашения! Даже прежде безвизово доступные Польша и Венгрия ощетинились визовыми заборами. Изолированная страна якобы получила свободу.

Возможен ли прогресс в суверенных условиях?

Прогресс и становление пятнадцати новых государств, возможно, был бы реален при реализации, как минимум, двух условий: правящая элита имеет план развития своей страны; население готово пойти на жертвы, ожидая от реализации новых социально-экономических идей улучшения жизни и приобщения к мировому сообществу. Даже самые большие среди западных оптимистов указывают, что реализация минимального прогресса на суверенном пути идет в постсоветских странах с огромным трудом. Сказываются противоречия в элитных кругах и усталость обнищавшего (и во многом деморализованного) населения. Даже там, где, казалось, дело пойдет быстрее, — в государствах Прибалтики — элита занята вовсе не конструктивными задачами государственного строительства, а более заземленными или отдаленными: а) дележом земли и жилого фонда; б) упованиями на решение всех проблем при вступлении в Европейский Союз и НАТО. Остальным 12 странам, лишившимся рынка соседей и кооперации друг с другом, им не на кого уповать. С неизменной долей интереса смотрят они лишь на возможности прогресса России, предполагая, что ее прогресс оживит еле теплящийся СНГ и послужит локомотивом задержавшегося в мировом тупике поезда.

Пожалуй, впервые американские специалисты с определенностью говорят, что «послесоветское пространство для большинства обычных людей представляет собой один шаг вперед и два шага назад. Крушение советской империи ничем не напоминало заморскую колонизацию… Экономическая взаимозависимость была очень эффективной и крушение этой взаимозависимости означало фактическое уничтожение жизненно важных связей между поставщиками и потребителями, оказавшимися расположенными в иностранных государствах. И там, где Советский Союз распался, он был заменен… Советским Союзом, только с большим числом границ, таможенных постов, собирателей налогов, государственных инспекторов, то есть теми, кто за эти десять лет протянул вперед свои грязные руки. Эстония стоит отдельным ярким пятном (приближающимся по уровню к Словении — яркой звезде Восточной Европы). Но повсюду вокруг в бывшем Советском Союзе мы видим ужасающие контролирующие системы государств-паразитов, государств-пигмеев, государств, занимающихся рэкетом, во главе которых стоят организованные банды. Мы видим лагеря огромных масс беженцев, разгул теневой экономики. Приглашаем вас в «мусоростан»458.

Американские специалисты просят быть верно понятыми. Трущобы и развалины можно увидеть повсюду в мире, но не везде причиной образования этих трущоб называют «реформы», не везде ужасающие жизненные условия соседствуют с полным отсутствием либеральных реальных реформ. Что характерно для текущего этапа — это признание того, что «причиной этого жалкого положения является восприятие как идола национального самоопределения, которое продолжает крушить благополучие по всему свету»459. Самое поразительное для наблюдателя то, что в то время, как интеграционные образования типа Европейского Союза пытаются преодолеть государственные барьеры — для увеличения благосостояния, — новые постсоветские государства возводят их с неумолимой силой.

Утверждать, что Россия не поддается реформированию, значит, отрицать очевидное. Петр Великий ровно триста лет назад начал процесс, в результате которого никто не сомневается в русском гении, в способности России адаптировать любую реальность и достичь вершин в любом из человеческих проявлений. За три века развития Россия единственной из государств Земли никогда не была колонией Запада. Триста лет назад она успешно начала совмещать вестернизацию с модернизацией. Именно тогда, триста лет назад, она создала адекватную своим историческим нуждам военную систему, позволившую ей впоследствии преодолеть Карла XII, Наполеона и Гитлера. Двести лет назад родился Пушкин, после которого умственная жизнь России лишилась вторичности и провинциальности. Сто лет назад начался рекордный экономический подъем России из патриархального состояния на высший технический уровень. В столь актуальной сегодня сфере финансов Россия всегда блистала первоклассными талантами: Канкрин, Бунге, Ройтерн, Вышеградский, Витте, Коковцов. Благодаря им была смягчена боль ударов крымского и дальневосточного поражений, обеспечен индустриальный подъем начиная с 1892 г.

Но все успешные реформаторы России отличались тем, что осознавали особенности своей страны. Две главные: коллективизм и огромные, трудно связываемые между собой пространства. Отсюда роль государства, исключительно важная во всех развитых странах, но критически необходимая в случае российского варианта реформ. Страна, никогда в своей истории не знавшая самоуправления, нуждалась и нуждается в консолидирующей силе. Здесь не место развернутому историческому анализу, но исключительно важно подчеркнуть, что народы в своем развитии действуют так, как направляют их история и география, как диктует обобщенный итог их общественного развития, их выработанная веками общественная этика. Восточноевропейский набор традиций, обычаев, эмоционального опыта близок западному в той мере, в какой история заставила эти два региона взаимодействовать. Он отдален от Запада в той мере, в какой история Запада была принципиально иной, отличной от истории Восточной Европы. Пренебрежение этим отличием, обращение со своим народом как с некоей абстракцией создало предпосылки неудачи.