Большая восьмерка: цена вхождения - Анатолий Уткин

Анатолий УТКИН

БОЛЬШАЯ ВОСЬМЕРКА

ЦЕНА ВХОЖДЕНИЯ

ВВЕДЕНИЕ

Сценарий был написан в Вашингтоне.

Львиную долю уступок сделал Горбачев.

В мировой истории не так много эпизодов самоуничтожения огромных государств в результате изменения ценностной ориентации их вождей. В начале революций различные общества обычно страховались от национального падения в результате реализации их политических проектов. Так, в ходе классической Великой французской революции революционный конвент в самом начале своей деятельности объявил Францию единой и неделимой. Ту же заботу о национальной целостности мы видим и в ходе английской революции. Более того, Кромвель не только полностью сохраняет в своем Коммонвелсе все прежние королевские территории, но и присоединяет первую британскую колонию — Ирландию. Та же забота о национальных ценностях видна и в американской революции — Войне за независимость. Вашингтон и его соратники не остановились в своей битве за независимость, пока все британские колонии к югу от Канады не получили одинаковый и общий статус. А гражданская война (1861–1865 гг.) вообще велась за сохранение великого союза штатов.

Над современным Римом — Вашингтоном царит Пантеон государственного деятеля, которому удалось сохранить целостность государства. Над беломраморным Абрахамом Линкольном надпись — «Спасителю Союза». За это спасение единства многонациональной Америки Линкольн и американский народ заплатили 600 тысячами жизней. А американские историки безоговорочно ставят Линкольна на первое место в умозрительном пантеоне национальных героев.

Совсем не так они относятся к сохранению других стран. Горы литературы уже исписаны по поводу героизации тех, кто развалил тысячелетнее российское государство, кто отправил на свалку истории огромный Советский Союз, переживший в 1941–1945 годах натиск страшного внешнего врага, но не устоявший перед беснованием внутренних противников российской цивилизации. Эта книга о том, как воспринимали крах своего противника вожди и идеологи нашего и западного мира, возликовавшие по поводу ухода на исторические глубины величайшей Атлантиды наших дней — Союза Советских Социалистических Республик.

С середины XX века на мировом горизонте Америке был неподвластен только коммунистический Восток, с которым Вашингтон собирался соперничать долгие десятилетия. Изумление от добровольного ухода Советского Союза сохранилось в США и ныне, полтора десятилетия спустя. Как оказалось, незападные цивилизации если и могли держаться, то в условиях раскола внутри Запада, союза с одной из западных сил. Совокупной же мощи Запада противостоять было трудно, если не невозможно. Изоляция от Запада действовала как самое мощное разрушительное средство. При попытках опоры на собственные силы живительный климат Запада (идеи, интеллектуальная энергия, наука, технологические новации) оказался скрытым от населения, традиции общения с Западом в XVIII–XIX вв. были забыты. В СССР произошла определенная деградация умственной жизни, наступила эра вымученных посредственностей, эра холуйства вместо лояльности, смешения всего вместо ясно очерченной цели, время серости, самодовольства, примитивного потребительства, всего того, что вело не к Западу, а в третий мир.

Внутри страны основной слабостью стало даже не репрессивное поведение правящей партии, потерявшей свою жизненную силу, внутреннюю устремленность, а утрата механизма приспособления к современному миру. Порок однопартийной системы в конечном счете стал сказываться в одеревенении ее структур, взявших на себя ни более, ни менее как цивилизационное руководство обществом. Покорные партийные «колесики и винтики» закрыли путь наверх для лучших национальных сил, постыдно занизили уровень национального самосознания, примитивизировали организацию современного общества, осложнили реализацию глубинных человеческих чаяний как в сфере социальной справедливости, так и в достижении высоких целей самореализации.

Все это дало невероятный шанс Соединенным Штатам. Американцы в конце 1980-х годов отказывались верить в свое счастье. В мемуарах президента Буша, государственных секретарей Шульца и Бейкера можно прочесть, с каким изумлением официальный Вашингтон воспринял нисхождение своего глобального контрпартнера на путь, который, в конечном счете, довел его до распада и бессилия. Совершаемого Горбачевым переворота политической и социальной структуры своей страны в Вашингтоне не ожидал никто.

В результате победы в холодной войне ведомый Соединенными Штатами Североатлантический союз стал доминировать на северо-западе евразийского континента. Между классическим Западом и СНГ Америка начала излучать влияние на девять прежних союзников СССР и на тринадцать бывших республик почившего Союза. В самой России опасность сепаратизма вышла на первый план, за нею следует демонтаж экономики, распад общества, деморализация народа, утрата самоидентичности. Безусловный американский триумф 1991 года дал Вашингтону шанс — при умелой стратегии на долгие годы сохранить столь благоприятный для заокеанской республики статус кво американского единовластия.

Не без ликования пишет американский посол в Москве этих дней Джек Мэтлок, что «холодная война закончилась на условиях, выдвинутых Соединенными Штатами». И еще: «Холодная война закончилась ввиду совпадения двух условий. 1) Западная политика сочетала силу и твердость с желанием честных переговоров; 2) Советские лидеры были убеждены в том, что страна не может идти прежним путем, что она должна измениться внутренне… И Соединенные Штаты стали главным фактором осуществления этого»3.

Обращаясь к недавнему прошлому, зададимся вопросом: почему Соединенные Штаты возглавили поход Запада против Большой России? Что здесь было наиболее важным, идеология или геополитика? Есть все основания утверждать, что основным критерием был геополитический.

В рамках якобы «всеобъясняющего» идеологического конфликта США и СССР участвовали в «холодной войне» как в геополитической схватке, основанной на реалистическом и традиционном балансе сил, а вовсе не на классовой борьбе. Если бы идеология была единственной движущей силой сверхдержав в «холодной войне», то возникает вопрос: почему глобальный по охвату конфликт начался не с времен Великой Октябрьской революции, а с триумфальных салютов победного 1945 года? Ответ напрашивается: в 1917 г. — и на протяжении следующей четверти века Советский Союз был относительно слаб и был лишь одним из нескольких мировых центров в многополярном мире. Но с крушением Германии и Японии, с ослаблением Британии, Франции и Китая усилившийся Советский Союз стал единственным потенциальным конкурентом Соединенных Штатов. И прав Гартхоф, замечающий, что Запад обрел «манихейскую антикоммунистическую точку зрения, в то время как каждая сторона шла за реализацией либо своих амбиций, либо своей исторической судьбы, что и обеспечило долговременный характер конфликта — но и в этом случае стороны руководствовались прагматичными курсами, они основывались на соображениях риска, стоимости, возможных приобретений, опасностях неверного расчета — на рациональных основаниях, а не идеологической ослепленности»4.

Конфликт был основан на реалистическом и традиционном балансе мощи, а не на неких соображениях мировой классовой борьбы. В противном случае, если бы идеология правила бал, было бы непонятно, почему «холодная война» вступила в критическую фазу в 1945 году, а не в 1917.

Западу помогла его консолидация. Как признают сейчас американские стратеги, «советская мощь была важным, но второстепенным — если сравнивать ее с германской и японской мощью — вызовом для американской стратегии. В условиях, когда вся Япония и большая часть Германии с середины 50-х годов находились в зоне влияния США, баланс сил был настолько против Советского Союза, что Москва имела очень малые шансы выиграть холодную войну. Теперь, оглядываясь назад, мы видим, насколько сложным было положение Москвы; Запад должен был действительно играть бездарно, чтобы с такими картами не выиграть5.

Сейчас, по прошествии десятилетий, даже самым ярым противникам советского коммунизма ясно, что преобладавшая долгое время на Западе точка зрения — и даже непререкаемая вера относительно того, что коммунистическая идеология заставляет советских лидеров расширять сферу своего влияния, что в Кремле существует некий «мастер-план», некая схема завоевания Запада, является бредом воспаленных умов. Такая вера предполагала способность коммунистического Востока с легкостью сокрушить капиталистический Запад, предполагала веру советского руководства в военную мощь как решающий и окончательный инструмент внешней политики. Между тем Запад имел возможность много раз — в Бресте, Рапалло, Москве, Тегеране, Ялте, Потсдаме, Женеве, Вашингтоне, Хельсинки, Вене, Париже и многих других местах видеть и понимание советским руководством ограниченности своих возможностей, и неприятие применения военной мощи как «финального решения» спора между Востоком и Западом6.