Большая восьмерка: цена вхождения - Анатолий Уткин

Руководство России более всего беспокоило, посетит ли президент США Красную площадь и Поклонную гору, возможность приехать на очередную встречу глав «большой семерки». С огромной гордостью показывались обновленные залы Кремля в апреле 1996 г. лидерам из «большой семерки», приехавшим в Москву на Конференцию по ядерным проблемам, протокол о которых российский президент подписал истинно по-русски, не глядя. Да еще и пообещал заручиться китайской подписью, благо он отправляется в Пекин. Огромные волнения по поводу того, как превратить «семерку» в «восьмерку». Где головная работа, где анализ? Где понимание национальных интересов, за которые надо сражаться очень вежливо и очень твердо, без эскапад проникновения в западную душу и без неистребимого символизма?

Важно определить грань между угаром символизма и хмурой реальностью следующею за праздником дружбы дня. Мы — заложники своего прошлого, своей истории, своей памяти, своей литературы, своей цивилизации. Мы никогда (в обозримое время) не будем западными людьми. И, осознав это, постараемся не забыть лучшее в нас — искренность, простоту, широту взгляда, откровенность, желание подняться над прозой жизни — все, что часто уводит нас от плоской рациональности. Но ничто, кроме упорной головной работы, не позволит нам войти в технологический мир, конструируемый ныне Западом.

Глава 20

АМЕРИКАНСКИЙ ВЗГЛЯД НА ТО, ЧЕМ БЫЛ СССР

Стало почти привычным высказывать российские обиды в отношении Соединенных Штатов: отсутствие «плана Маршалла», постоянное движение Североатлантического Союза на восток, своевольный выход Вашингтона из Договора 1972 г. по ПРО и т. п. Гораздо меньше внимания в России уделяют характеру глубокого разочарования выходом бывшего Советского Союза из коммунизма, политическим и экономическим маразмом, заместившим прежнюю социальную и политическую систему на огромных постсоветских просторах. А ведь только ощутив глубину американского разочарования можно понять более жесткий, чем ожидалось беззаветными западниками, курс Вашингтона.

Антиисторичная по своей сути, американская политическая элита в общем и целом не склонна к историческому анализу. В этом смысле десятилетие крушения Советского Союза обычным для американцев образом не вызвало никакого желания оценить значимость этого крупнейшего события конца 20 века. Но американцев всегда остро интересует сегодняшняя реальность. И в этом плане американские специалисты по различным регионам бывшего Советского Союза приложили немалые усилия, они постарались объективно оценить прошедшее десятилетие.

Спустя пятнадцать лет многое становится яснее. Преобладающим в анализе американских постсоветологов является ныне то положение, что сила национализма, которой придавалось колоссальное значение, была в момент развала страны самой малозначащей величиной. Резонно задается вопрос, если глубоко сидящий в сознании своих носителей национализм был той силой, которая сокрушила могущественный Советский

391

Союз (как утверждали множество теоретиков), тогда чем объяснить, что после 1991 года национализм в пятнадцати новых государствах является столь слабым? Часть ответа заключается в том, что новообразованные государства тоже многонациональны; важно отметить также, что коммунистическая партия, скреплявшая единый СССР, дезинтегрировала, а республиканские компартии стали превосходным инструментом самосохранения местной элиты.

Кто пришел к власти?

По прошествии времени многие американские специалисты признают, что ни в одном из образовавшихся 15 независимых государств не было движения за полную независимость. Выпавшая абсолютно неожиданно феноменальная свобода собственного государственного устройства пала на неподготовленную почву, всем новым суверенным государственным организмам пришлось много — и не всегда удачно — импровизировать. Наибольшие трудности встретили те, кто никогда не имел своей государственности. Оснований для импровизации во всех новых странах было два: первое — националисты и второе — недоуменно озирающиеся на крах своего центра коммунисты. Первые дали идеи, вторые свою организацию.

Идеи. История никому (кроме, частично, Прибалтики) не давала пафоса самоопределения. Напротив, в Великой Отечественной войне миллионы граждан новорожденных государств сражались и гибли за единое общее государство — и это желание жить вместе было продемонстрировано на референдуме 27 марта 1991 года, когда три четверти страны высказались за единство большой общей страны. Поскольку шанс возник стремительно и неожиданно, националисты фактически во всех 15 спонтанных суверенах не смогли создать стройную, основывающуюся на национальных традициях (которые почти повсеместно отсутствовали) идеологию и — отмечают американцы — за неимением разделяемых массами идей, националисты 14 окружающих Россию стран стали строить свои идейные постулаты на антирусских настроениях — от относительно мягких упреков в Белоруссии до иррационального бешенства звиадистовв Грузии. Перейти на антирусский курс было непросто не только вследствие незрелости националистического порыва, но и вследствие того, что именно Москва принудила 14 новорожденных наций самоопределяться.

Организация. Проще всего было по-новому назвать прежние республиканские коммунистические партии и строить новый мир на уже испытанных организационных основаниях — замещая лишь прежнюю идеологию заимствованиями у своих националистических идеологов. Не везде это было возможно. Там, где национализм был теснейшим образом связан с автохтонными религиозными убеждениями, пролилась кровь. Особенно печален опыт удивительно мирного прежде Таджикистана — 75 тысяч убитых в гражданской войне 1990-х годов. Но на большой Украине, в Белоруссии и ряде других новых субъектов мировой политики переименованная организация сработала. Правда, не неся желанной стабильности. Союз националистов и экс-коммунистов не мог быть прочным по простой причине: националист Черновил не мог полюбить того, кто обеспечил ему 23 года заключения, — экс-коммуниста Кравчука.

Результаты. Истории не повернуть вспять, но, задаются вопросом прежние американские специалисты по СССР, стали ли 15 фрагментов жить лучше и полнокровнее, чем то, что было 15 лет назад сверхдержавой? Тут нужно сразу оговориться, что речь не идет о малой толике автохтонного населения, пробившегося в новую власть. Им, разумеется, не могут не нравиться их резиденции и кортежи.

За океаном отмечают, что после стремительной приватизации общественной собственности машина перемен потеряла макроориентиры и встретила проблемы, которые можно было предвидеть у государства, не решившего коренные вопросы: стабильное государственное устройство, вертикаль государственного подчинения, характер собственности на землю, управление сектором государственного капитализма, принципы налогообложения. За бортом внимания осталось главное — сохранение созданной предшествующими поколениями промышленности, каков путь технологического подъема, сохранение и развитие фундаментальной науки, политика в СНГ. Все затмила конъюнктура: бюджет, инфляция, конвертация валюты — кризисное реагирование, а не проведение подлинных реформ, до которых не дошли руки до такой степени, что само понятие «реформа» оказалось девальвированным. Реформами стали именовать банальные перемены курса, заурядные чиновничьи повороты, что и дискредитировало само понятие, отныне связанное с падением производства, крахом науки, хаосом в обществе.

Первое и главное: во всех новорожденных государствах произошло заметное всем цивилизационное падение. Для американских специалистов очевиден обвал культуры — нет более национальных киностудий, немногочисленные театры живут за счет морально рискованной продукции, издательства в пятнадцать раз сократили выпуск книг, писательские и прочие творческие союзы развалились. Не теплится творческий огонь даже у наиболее национально ориентированных авторов, которых собственный национальный дом, казалось, должен был подстегнуть в творческом порыве. Писатели либо прокляли новорожденный НЭП, либо отправились в дальние веси. Чингиз Айтматов посольствует, а Василий Аксенов предпочел вашингтонский пригород. Наука частично уплыла за океан, частично опустилась. Миллионная Академия Наук — прежняя национальная гордость — превратилась в холодный остов прежнего живого тела. Не нужно мудрствовать лукаво: посмотрите, что читает ваш сосед в метро или в поезде, и вам все станет ясно. Самая читающая страна в мире стала интеллектуальной юдолью. Хорошее образование за хорошие деньги теперь можно получить лишь в дальних странах. Бывший советский профессор и учитель живут на грани черты бедности.