Жизнь и приключения чудака - Владимир Карпович Железников

а толстоватые, добродушные губы сжались в твердую прямую линию.

— Значит, не желаешь принять совет? А я хотел тебе по-дружески.

Мама взволнованно перевела глаза с Димки на Севера Ивановича и сказала с мягким укором:

— Ну как тебе не совестно, Димка! Ведешь себя, как пятилетний.

И тогда вдруг Димка сказал то, что нужно было, то, что они хотели, наверно, от него услышать:

— Я поеду домой и пойду в школу.

— Вот это мужской разговор! — Север Иванович снова сел на табуретку. — А если наберешься духа, то еще и перед учительницей извинишься.

В обратный путь

На следующий день Димку собирали в обратный путь. Север Иванович подарил ему новенькие унты и полевой двенадцатикратный бинокль, чтобы мальчику было не так грустно уезжать. И Димка теперь щеголял в унтах и с биноклем, как полярный исследователь.

На станцию поехали в аэросанях. Дорога, которая показалась Димке такой длинной, когда он добирался к маме, теперь промелькнула незаметно.

Весь путь Димка и мама молчали, а Север Иванович старался их развеселить. Но веселья все равно никакого не получалось.

Поезд стоял недолго. Мама обняла Димку, и он почувствовал, что она готова вот-вот заплакать.

— Если ты завтра не вернешься в школу, — сказал Север Иванович, — я перестану тебя уважать.

Димка кивнул, и поезд тронулся.

Димка бросился в вагон, подбежал к окну, нашел в замороженном стекле маленькую дырочку, сильно подул на нее и увидел маму и Севера Ивановича.

Они смотрели вслед поезду, хотя Димку, конечно, не видели. Они были такие маленькие в этом большом снежном просторе, с высокими сугробами, которые стояли, точно стадо заснувших белых медведей.

На следующее утро к Димке прибежал Юра Новиков.

— Ты откуда узнал, что я приехал? — мрачновато спросил Димка.

— Шел в школу, вижу — у тебя свет, значит, приехал.

— А с каких это пор ты в школу стал ходить мимо нашего дома?

Юра покраснел.

— А знаешь что я, Димка, тебе скажу? Ты гордый одиночка, как лермонтовский Демон. Ничего никому не сказал и сам в дураках остался.

— Это почему же? Уж не потому ли, что я не забыл Михаила Платоновича, а вы забыли?

— А мы тоже не забыли, это во-первых. А во-вторых, Михаил Платонович сам сюда выписал Наталью Валентиновну, потому что она его ученица. Она нам сама рассказала.

Они помолчали.

— В школу пойдешь? — спросил Юра.

— Пойду, только могу и без провожатых.

Юре стало неловко, что Димка так его выживает, но он все же остался стоять. Он посмотрел на свои ноги в валенках и сказал:

— Эх, как я наследил! Я тебя подожду в подъезде.

— Ничего, — примирительно ответил Димка.

Он оделся. Они вместе вышли из дому и пошли в школу.

Снова в школе

Наталья Валентиновна вошла в класс и сразу увидела Димку. Он сидел на своем месте, низко склонив голову, и рассматривал что-то на карте.

Хлопнула дверь, и Димка поднял голову. Одну минуту они молча смотрели друг на друга.

Наталья Валентиновна заметила, что Димка немного похудел и глаза у него стали чуть-чуть взрослые. Она заложила руки за спину и прошлась между партами.

После звонка, когда ребята гурьбой собрались возле Димки, Наталья Валентиновна сказала:

— Иванов, пойдем, пожалуйста, со мной в учительскую.

Димка пошел за Натальей Валентиновной и почему-то вспомнил маму, как он позавчера точно так же шел за ней по заснеженной улице, и вспомнил Севера Ивановича. И подумал, хорошо или плохо, что на свете есть Север Иванович?

В учительской никого не было. Наталья Валентиновна обрадовалась этому, потому что она чувствовала какую-то неуверенность перед мальчиком.

— Так… — сказала она и провела рукой по волосам. — Сегодня ты можешь зайти к Михаилу Платоновичу. Он тебя ждет. И потом… — Наталья Валентиновна покопалась в своем портфеле. — Вот возьми. — Она протянула ему его дневник.

Димка не знал, что ему делать, и понуро сказал:

— Хорошо. Я зайду.

Он взял дневник и пошел. Ему хотелось что-нибудь еще сказать учительнице, он чувствовал себя виноватым перед ней. Димка остановился, но никаких слов не придумал и сказал:

— До свиданья, Наталья Валентиновна!

* * *

Димка шел и думал, чем бы порадовать Михаила Платоновича. Он решил пойти в лес и принести ему свежих пихтовых веток. От них так хорошо пахнет морозом и лесом, а ведь Михаил Платонович давно уже не был в лесу.

И вот Димка перед дверями комнаты Михаила Платоновича. В руках у него здоровенные ветки пихты. Он медлит, потом осторожно стучит. И вдруг из-за дверей раздается не какой-нибудь слабый, болезненный голос, а громкий, так хорошо знакомый бас Михаила Платоновича:

— Да, да, войдите!

Михаил Платонович сидит на кровати. У него желтоватое, похудевшее лицо, но глаза веселые.

— Димка! Наконец я, брат, тебя дождался. Ох, ты, я вижу, половину тайги приволок! Поправлюсь — даже погулять будет негде!

— Нет, я по всем правилам: что можно, то и обломал.

Михаил Платонович положил себе на грудь ветки пихты и дышал ими. Он молчал.

— Дядя Миша, а что я еще принес, смотрите! — И Димка вытащил ледышку. Она основательно подтаяла у него в кармане.

Михаил Платонович взял ледышку и увидел, что внутри вмерзла лягушка.

— Иду я по лесу, пихтовые ветки подбираю, — рассказывал Димка, — вдруг под ноги мне льдинка попалась, а в середине — темное пятнышко. Взял в руки — лягушка. На свету каждая жилка видна, а лапки в стороны раскинуты, точно мороз ее схватил в прыжке. Ловко квартирку зимнюю придумала.

Михаил Платонович внимательно слушал Димку, потом положил льдинку в блюдце, которое стояло на стуле у кровати, и вдруг решительно сказал:

— Ну-ка помогай! Я ведь сегодня первый раз встаю. — И Михаил Платонович, поддерживаемый Димкой, сделал первый осторожный шаг.

Он тяжело опирался на Димкино плечо и, видно, сильно волновался. Еще один шаг — и снова остановка. Потом сразу четыре шага. Михаил Платонович отнял руку от Димкиного плеча и облокотился на подоконник.

Михаил Платонович смотрит на заснеженную улицу, на чернеющие человеческие фигурки и следы на снегу. И ему делается жарко-жарко, он вдруг пугается, что не дойдет до кровати.

— Извини, я лягу. А то разволновался. Увидел улицу, снег, людей и разволновался. Но теперь-то мы с тобой еще повоюем. Главное — живу.

«А как же может быть иначе?» — думал Димка. Грустить — это он уже знал, терять дружбу — тоже знал, но вот как не жить, этого он еще не понимал.

Димка встал.

— Ну, я пошел, Михаил Платонович.

— Иди, иди. Завтра