Не время для славы - Юлия Латынина

Они вдвоем с Кириллом набили пластитом старый водопроводный шланг, а потом разрезали старую автомобильную камеру на две половинки. Один из концов вулканизировали тут же, под навесом, а потом изолированную взрывчатку вставили в получившийся рукав. Булавди воткнул в шланг взрыватель и залил его мгновенным клеем. Потом половинку камеры наполнили водой и тоже вулканизировали.

Часа через полтора Кирилл отошел покурить. Он сначала нервно затягивался во дворе, а потом распахнул калитку и стал в воротах. Булавди подошел и стал рядом с ним. По улице шли двое подростков, один тащил на плече ПЗРК.

– Салам Алейкум, – вежливо сказал один из подростков, – вы не знаете, где тут русские танки?

– У Дома на Холме, – ответил Булавди, – а зачем тебе это бревно?

– Это не бревно, а «Игла», – гордо ответил мальчишка.

– У этой твоей «Иглы», – сказал Булавди, – спереди должен быть такой носик. Она без этого носика не летает, а лежит он отдельно, в трех ящиках, в одном «игла», в другом носик, а в третьем ножки.

– Вах, Асхаб, – закричал подросток, – ты не помнишь, куда могли подеваться ящики с носиками?

Кирилл докурил сигарету и зашел в дом. Там Алихан и Мурад возились с рацией. У ребят была подрывная машинка, переделанная из радиостанции «Кенвуд», и Булавди хотел, чтобы оба взрывателя сработали одновременно.

Кирилл пошел вымыться и переодеться.

В шесть часов вечера Кирилл сошел в прихожую. Он больше не походил на растерзанного, убитого горем человека. В маленьком зеркале, на которое были налеплены строчки из Корана, отражался худощавый сорокалетний человек в летнем костюме и ослепительно белой рубашке, с ранними морщинами на высоком лбу и совершенно стеклянными серовато-зелеными глазами. Кирилл сунул документы во внутренний карман пиджака, взял рацию и вышел во двор.

Во дворе, на капоте черного свежевымытого «мерса», сидел Алихан. Издали он по-прежнему ужасно походил на солдата-первогодка, с обритым затылком и тонкой цыплячьей шеей.

Они молча обнялись, и Кирилл вспомнил, как он устроил самому могущественному акционеру Кремля истерику из-за сына. Еще сегодня утром это было очень важно, подставили Алихана или нет, потому что Мурад подставлял людей с такой же легкостью, как Христофор. В этом было еще одно сходство между ними. Теперь это совершенно не имело значения.

– Уходи, – сказал Кирилл, – и позаботься о братьях. Сегодня в городе будет такой бардак, что легко можно уцелеть. Саид-Эмин и Хас-Магомед сидят в управлении ФСБ, и я думаю, что к ночи всех заключенных выпустят. Я не думаю, что их осмелятся расстрелять.

Алихан посмотрел на него и долго ничего не отвечал, а потом вдруг переменился в лице, соскользнул с машины, и побежал за угол. Когда Кирилл побежал за ним, он увидел, что Алихан стоит, перегнувшись, и его долго, мучительно рвет какой-то зеленоватой слизью.

Кирилл помог сыну привести себя в порядок и спросил:

– Ты болен?

Алихан кивнул.

– Тогда пойди переоденься. Там на кровати лежит одежда для тебя. Тебе-то нечего ехать на завод в камуфляже.

Алихан кивнул и ушел, а Кирилл так и остался во дворе, прислонив лоб к холодному камню и закрыв глаза.

Камера CNN, приехавшая на открытие завода, поехала к Дому на Холме, и именно эта камера сняла БТРы, горевшие на площади. Потом корреспондент убежал куда-то в подвал, и время от времени связывался со своими зарубежными хозяевами по телефону, а потом и связь прервалась; сотовая упала, рации подыхали, и из всех средств коммуникации, которые были в республике, остался только проклятый зарубежный телеканал, который раз за разом гонял картинку горевших на площади БТРов.

Полковник Лихой смотрел на эту картинку, и кислый страх комом поднимался к горлу.

Боевики заманили их в ловушку. Они расступились перед танками Донгаря и открыли проход, а потом они сомкнули кольцо окружения и методично расстреливали федералов.

Ему и его танкам надо было идти туда, и сквозь этот ад невозможно было прорваться без артподготовки. Артподготовка была единственным выходом. Она превращала ловушку, расставленную федеральным войскам, в ловушку, в которую попали бы сами боевики.

Полковник Лихой подозвал адъютанта и приказал соединить его с командиром 291-го самоходного артиллерийского полка 20-й мотострелковой дивизии, установки которого стояли на Шамхальских высотах в семи километрах от Торби-калы.

– Для обеспечения быстро прорыва и в целях минимизации потерь наших войск, приказываю: по позициям противника, окружившего Дом Правительства – огонь!

Была уже половина восьмого, когда полковник Аргунов снова подъехал к «Снегирю».

Черный «мерс», который он забрал у Хагена, прошел по дороге вверх и затормозил за танками. Стемнело, небо было все обметано звездами, и далеко внизу, в городе, светились окна и пожары. Недалеко от того места, где они остановились, валялся серебристый «крузер» с номерами АТЦ. Можно было сказать, что он валялся колесами вверх, если бы от колес что-то осталось.

Аргунов выпрыгнул из машины, и его бойцы открыли багажник и достали из него Хагена и его сына.

– Папа, – сказал сын Хагена, – я не чувствую рук.

– Ничего, – отозвался Хаген, – это потому, что они уже в раю.

Аргунов ничего на это не возразил, а только покосился на пленника и нажал на кнопку рации.

– Эй, «Ноль третий», – сказал Аргунов, – у меня тут твой командир.

Он поднес рацию Хагену, но тот только улыбнулся и покачал головой.

– Послушай, Хаген, – сказал Аргунов, – ты сегодня оскорбил премьера республики в прямом эфире. Я не могу гарантировать тебе свободу. Но если твои люди не сдадутся через пять минут, я застрелю твоего мальчишку на твоих глазах. Потом мы расстреляем твоих людей, а потом тебя.

– Дай мне помолиться перед смертью, – сказал Хаген.

Аргунов, подумав, кивнул, и Хаген отошел немного от своего «мерса» и оборотился спиной к базе. А сын его стал за ним. Ему было всего одиннадцать лет, и он был очень испуган.

Вот Хаген сказал первый ракат и встал с колен, и тут Аргунов увидел, что ворота базы ползут в сторону.

Ариец тоже услышал этот звук, но он не вздрогнул и не обернулся, пока не закончил молитву, а потом он встал, повернул голову, и сказал:

– Трусы.

В открытые ворота въехал сначала один БТР, потом другой, а потом Аргунов пинком загнал Хагена в машину и тоже въехал на территорию базы.

Плац был освещен одной луной, и по бокам его коробочкой тянулись невысокие казармы. Слева стояли машины бойцов, в основном «жигули» и старенькие иномарки. Плац был абсолютно пуст, если ни считать худого человека с рацией, сидевшего на крыльце одной из казарм.

Аргунов подошел к нему и спросил:

– Ты «Ноль-третий?»

– Ну.

– А где все?

Парень пожал плечами и показал в ночную тьму, туда, где за стеной в ущелье шумела горная река.

Аргунов почувствовал какое-то усталое бешенство. Они опоздали. Пока они миндальничали с противником, тот ждал только ночи, чтобы утечь. В городе прибавилось на триста бойцов, и Аргунов прекрасно понимал, что такое в условиях партизанской городской войны – триста обученных бойцов с гранатометами.

Бойцов, которые говорят своим детям, что руки у них уже в раю.

Молча, не говоря ни слова, Аргунов взвел курок и приставил пистолет ко лбу стоящего у машины Хагена. Ариец осклабился и плюнул ему в лицо.

И в эту секунду небо над их головами стал из черного – серебряным; на горке, где стояли системы залпового огня, бухнуло и заухало, на миг Аргунову показалось, что солнце восходит на севере.

Аргунов в ошеломлении задрал голову, наблюдая, как через пол-неба протянулись пылающие струны, и со склона, на котором располагалась база, ему были хорошо видны красные вспышки огня на месте разрывающихся снарядов. Этого не могло быть; они били прямо по Торби-кале! В этом городе было полно детей и женщин; из этого города никто не выезжал, и – да боже ж мой, он еще вчера шел по центральной площади, и посереди ее бил фонтан, а вокруг, визжа, бегали дети, и молодые парочки, тайком обжимаясь, сидели на гранитных плитах и смотрели на малиновое полотнище воды.

И вот теперь по этой площади, где еще утром кишели дети, – били установки залпового огня; и с одной стороны этой площади стояли сверкающие многоквартирные дома, а с другой – с другой был Дом на Холме.

В воротах показался спецназовец и заорал:

– У боевиков артиллерия!

Аргунов схватил рацию, и на пустынном плацу защелкал и захрипел голос нового командующего операцией:

– Повторяю, – кричал Христофор Мао, – «Град» бьет со «Снегиря». Повторяю – со «Снегиря». Они перешли на сторону боевиков!

– Мы под огнем! – надрывался кто-то, из Дома на Холме, – «Змейка», я «Змейка», у них артиллерия!

– Уничтожить «Снегирь»!

– «Седьмой», – заорал Аргунов, – я «Свободный», отставить! Я «Свободный», я на «Снегире»! Тут никого нет, повторяю, база пуста.