Не время для славы - Юлия Латынина

– Она жива! – закричал Кирилл.

Булавди присел на корточки перед женщиной. Он щупал ее, быстро, профессионально, как врач, а потом рывком разодрал красное с крупными цветами платье. Кто-то из бойцов отвернулся.

Булавди стал на одно колено, вытащил из-за шнурованного ботинка длинный десантный нож, и приставил его острие к вздувшемуся белому животу.

– Нет, – заорал Кирилл, – не надо!

– Алихан, помоги мне, – приказал Булавди.

Кирилл пополз вперед, к Диане, кто-то из взрослых бойцов навалился на него, всем телом, Кирилл закашлялся и зарыдал, и в этот миг Булавди быстрым, уверенным движением рассек живот мертвой роженицы. А еще через несколько мгновений Кирилл услышал в наступившей тишине захлебывающийся плач новорожденного ребенка.

Все диктатуры на свете со времени изобретения телевизора полагают, что нет такой глупости, которую нельзя внушить народу, если повторять ее долго в эфире.

И это в общем-то правильно, потому что черт знает чему может поверить народ, если это сказано с мерцающего экрана. Он способен поверить, что покупать надо непременно «Пепси-колу», а голосовать непременно за Пупкина, что на Марсе есть жизнь и что на Марсе нет жизни, и что правительство укрепило вертикаль власти и восстановило величие России, – и разве что про цены он неспособен поверить, что они падают, если они растут.

Но так уж устроен человек, что еще больше, чем тому, что говорят с мерцающего экрана, он верит тому, что сказали ему в семье, или в кругу друзей, или по телефону.

Так вышло, что учения были в пятницу, а в этот день вся республика собиралась на пятничную молитву, и многие разъезжались по родным селам, чтобы молиться с братьями, и с дядьями, и всем сельским джамаатом.

В некоторых мечетях во время молитвы делали шесть ракатов, а в некоторых – два, и те, в которых делали шесть, очень не любили тех, которые делали два, и это дело выросло в постоянные препирательства между людьми Джамалудина и теми, кто делал два раката, потому что тех, кто делал два, Джамал называл ваххабитами и шайтанами, а тех, кто делал шесть, ваххабиты называли мунафиками и язычниками.

Но в этот день после джумы во всех мечетях, – и в тех, которые делали два, и в тех, которые делали шесть, взрослые мужчины выходили на площадь и становились в кружок. Старики говорили с молодыми, а молодые – со стариками, одни садились на корточки, а другие вставали с колен, и они показывали друг другу по телефону трупы женщин, убитых в Тленкое и танки у Дома на Холме, – и к четырем часам дня не было ни одного человека, который пришел на пятничную молитву и не посмотрел эти записи.

А на пятничную молитву ходили все мужчины республики, способные держать оружие.

Они выбрались из пещеры через полчаса.

Солнце сверкало в раскаленном небе, как золотой желток посереди скворчащей яичницы, внизу тянулись выгоревшие горы и острые кости скал, и далеко-далеко, километрах в трех, Семен Семенович увидел военную колонну. С такого расстояния бронетранспортеры казались кусочками жженого сахара, облепленного муравьями.

С той стороны хребта в небо поднимался хвост легкого серого дыма. Джамал тронул его за плечо, показал на дым и сказал:

– Тленкой.

Забельцын содрогнулся, представив себе, что сейчас творится в селе. «Неужели мы пойдем туда?».

Но Джамалудину видимо хотелось в Тленкой не больше кремлевского чиновника; он раздумал идти в родное село Булавди, или не хотел прежде времени попадаться на глаза людей Мао. Как бы то ни было, Тленкой этим днем был предоставлен своей судьбе – и полковнику Александру Лихому.

Они стали спускаться вниз – мимо выжженных, скорчившихся, словно в печке, деревьев, по земле, усеянной колючками и мелкими катышками помета, и минут через сорок поворот горы привел их к старой кошаре.

От кошары вдаль убегали столбы, давно лишившиеся проводов, крепкий старик метал мелкое сухое сено в старые «жигули» с прицепом. Джамал и Забельцын слегка отстали, а Шамиль и Салих побежали к старику. Завидев вооруженных людей, старик заметался, но потом, поняв, что это не русские, приветственно замахал рукой. Шамиль немного поговорил со стариком и сунул ему что-то в руку, а потом он отцепил прицеп и подогнал машину туда, где стояли Джамал с Забельцыным.

Джамалудин сел за руль.

Когда они тронулись, Джамалудин включил старенькое раздолбанное радио.

– Наши войска полностью контролируют республику, – сказало радио голосом Христофора Мао, – в городе все спокойно. Все, кто думал, что им удастся расколоть Россию, потерпели позорное положение и разбежались по норам, как трусы.

Первые неприятности начались после четырех. Полковник Аргунов, который в этот момент находился в районе базы АТЦ, услышал по рации, что танковый батальон, занявший Дом на Холме, подвергся обстрелу.

Командир полка просил подкрепление. Аргунов счел комполка паникером.

В горах бегали хорошо, если три сотни человек, и девяносто процентов их времени уходило на то, чтобы обеспечить себя макаронами и жильем, не говоря уже об оружии. Булавди мог уничтожить кортеж или заскочить в село, – но окружить танковый батальон посередине города Булавди было явно не по силам.

По рации передали, что на подмогу танковой бригаде выдвигаются два батальона под командованием отлично зарекомендовавшего себя в Тленкое полковника Лихого.

Еще через пятнадцать минут Аргунов услышал, что боевики окружили телестудию.

Сэр Мартин Мэтьюз не сразу улетел из Торби-калы. Он ждал на аэродроме полчаса; потом другие полчаса, а потом третьи. В трубке Кирилла непонятно шуршало, и вместо слов было только чье-то странное, вкрадчивое дыханье. Потом трубку выключили совсем.

Потом на борт самолета поднялся офицер ФСБ и предложил сэру Мартину покинуть или борт, или Торби-калу. Сэр Мартин предпочел последнее.

Через десять минут после взлета он услышал о гибели Джамала. Еще через три часа телекамера CNN, которая приехала в республику на открытие завода, показала танки, горящие у Дома Правительства.

К тому времени, когда самолет сэра Мартина сел в аэропорту Биггин Хилл, акции компании «Навалис» снова сняли с торгов.

Когда полковник Лихой получил команду на выдвижение к Дому на Холме, перед тем, как послать туда батальоны, решил выдвинуть вперед разведку. Он посмотрел на карту и передал приказ двум БМП, которые стояли на набережной в трех километрах от места обстрела.

У БМП сверху есть такая решеточка, а под ней – система охлаждения. Об эту решеточку солдаты часто вытирают ноги, прежде чем забраться в БМП, а так как грязь забивает систему охлаждения, мотор клинит. Так получилось, что одна из БМП застряла у скверика на улице Дальней, а вторая БМП, которой командовал сержат Зыков, пошла вперед.

На карте, которая была у сержанта, набережная шла прямо до Дома на Холме, но когда сержант поехал так, как указывала карта, он уперся в тупик с особняком. Охрана особняка была настроена не очень вежливо, и сержант Зыков вызвал по рации подкрепление, потому что у него в БМП даже не было боекомплекта, а были только учебные заряды, но подкрепление не пришло.

Сержант развернулся и поехал направо, как указывала карта, но там вместо улицы был бетонный забор. Сержант поехал прямо через забор; тот повалился, и сержант оказался на людном рынке. Женщины с визгом разбегались от его машины; под колесами БМП захрустели коробки с кефиром.

Сержанту было неудобно давить товар, и он остановился, а люди вокруг БМП стали в плотную стену. Сержант снова вызвал подкрепление, но он не мог объяснить, где стоит его машина, а подкрепление не могло объяснить, где стоит подкрепление.

БМП снова пошла вперед, и люди расступились. Когда они расступились, сержант с облегчением увидел, что у дальнего конца рынка стоит «порше-кайенн» с милицейскими номерами. Потом дверца «порше» отворилась, из нее вышел подросток с трубой на плече и выстрелил.

Зыков был еще жив, когда подростки вытащили его из-под развороченного железа. Они отрезали ему уши, а потом нос, а потом они спустили с него штаны и занялись остальным.

Потом они привязали обнаженный труп к «порше» с милицейскими номерами, и поволокли его за собой на веревке, стреляя вверх из открытых окон машины, и громко крича, что это свинья из того подразделения, которое устроило резню в Тлен-кое.

Зыков не был в Тленкое, но этим ребятам, как и полковнику Лихому, было совершенно все равно.

Дорога сначала петляла по ущелью, потом между садов и полей, и к некоторой даже досаде Забельцына нигде на дороге не было и следа российских танков.

Они словно растворились в бескрайних складках горного одеяла, смятого Аллахом впопыхах и брошенного на эту пропитанную солнцем и воздухом землю; один раз Забельцын заметил вдали стайку вертолетов.

Когда они выехали на шоссе, справа от них оказалась маленькая бензозаправка с пристроенной к ней молельной комнатой. Джамалудин и Шамиль вышли помолиться, а Магомед-Салих вышел из машины и стал около дверцы Семена Семеновича.