Безответная любовь - Рюноскэ Акутагава

мать, которая второй раз вышла замуж. Однажды осенью не успел он меня увидеть, как заговорил, запинаясь на каждом слове:

– Я недавно узнал, что моя сестра (я смутно помню, что у меня действительно есть сестра) вышла замуж. Может, сходим к ней хоть и в это воскресенье?

Мы сразу же отправились на улицу Басуэ, недалеко от Камэидо. Вопреки ожиданиям не потребовалось много времени, чтобы увидеть, что представляет собой замужество его сестры. Они жили в одноэтажном многоквартирном доме за парикмахерской. Мужа не было – видимо, он ушел на работу на какую-нибудь находившуюся неподалеку фабрику, и в доме, бедном и невзрачном, кроме жены, сестры моего товарища, кормившей грудью ребенка, не было ни души. Хотя она и приходилась ему сестрой, но была намного старше его. И, кроме удлиненного разреза глаз, в их внешности почти совсем не было сходства.

– Ребенок родился в этом году?

– Нет, в прошлом.

– Но ведь замуж ты вышла, кажется, в прошлом году?

– Нет, в марте позапрошлого.

Он говорил без передышки, точно стараясь преодолеть возникшее между ними препятствие. А его сестра приветливо отвечала на вопросы, покачивая ребенка. Я же, держа в руках большую грубую чашку с крепким чаем, смотрел на замшелую кирпичную стену, куда выходил черный ход. И чувствовал в их бессвязном разговоре какую-то грусть.

– Что за человек твой муж?

– Что за человек? Книги любит читать.

– Какие книги?

– Ну, к примеру, сборники рассказов.

Действительно, у окна стоял старый стол. И на нем лежало несколько книг, в том числе и сборников рассказов. Но к сожалению, я ничего не помню об этих книгах. В памяти осталось лишь, что в подставку для ручек было воткнуто два павлиньих пера.

– Я еще приду повидаться. Передай привет мужу.

Сестра, продолжая кормить ребенка, приветливо попрощалась с нами.

– Обязательно. Передай всем привет. Простите, что не могу подать вам гэта.

Мы шли по улице Хондзё, когда уже спускались сумерки. Он, несомненно, был разочарован, встретившись со своей сестрой. Но мы, будто сговорившись, ни словом не обмолвились о своих чувствах. Он – я до сих пор отчетливо помню это, – касаясь рукой тянувшейся вдоль улицы ограды храма Кэнниндзи, сказал мне:

– Когда идешь, вот так касаясь ограды, пальцы странно подрагивают. Точно по ним пробегает электричество.

III

Окончив среднюю школу, он держал экзамен в первый колледж. Но к сожалению, провалился. После этого он и стал снимать комнату на втором этаже типографии. И после этого же стал увлекаться книгами Маркса и Энгельса. Я же, конечно, не знал абсолютно ничего о социальных науках. И испытывал неизъяснимое уважение или даже не столько уважение, сколько страх к таким словам, как «капитал», «эксплуатация». Он же, пользуясь этим страхом, часто нападал на меня. Верлен, Рембо, Бодлер – эти поэты были для меня в то время идолами, даже больше чем идолами. Для него они были не более чем порождением гашиша и опиума.

Наши споры, если посмотреть на них сегодняшними глазами, даже и нельзя было назвать спорами. Но мы с полной серьезностью нападали друг на друга. И лишь один наш приятель, ученик медицинского колледжа К., язвительно высмеивал нас:

– Чем спорить с таким жаром, пошли лучше в Сусаки, с девочками развлечемся.

К. часто говорил это, посматривая то на меня, то на товарища. В глубине души мне, конечно, хотелось пойти в Сусаки или еще куда-нибудь. Но мой друг с неприступным видом (у него действительно был такой вид, который иначе как неприступный не назовешь), зажав в зубах «Голден бэт», не обращал внимания на слова К. А иногда даже, опередив К., сам переходил в наступление:

– Революцию можно, пожалуй, назвать социальным очищением…

В июле следующего года он поступил в шестой колледж в городе Окаяма. Полгода после этого были для него самыми счастливыми. Он часто писал мне письма, в которых подробно рассказывал о своей жизни. (В этих письмах он обычно перечислял названия прочитанных книг по социальным наукам.) И все-таки мне его очень не хватало. Каждый раз, встречаясь с К., я всегда говорил о нем. И К. тоже, хотя не столько потому, что видел в нем приятеля, сколько потому, что питал к нему чисто научный интерес.

– Мне кажется, он навсегда останется ребенком. Но все равно в нем никогда не проснется гомоэротизм, как это бывает у красавцев-юношей. Как ты думаешь, в чем причина этого?

К. не раз задавал мне этот вопрос в нашем общежитии, стоя спиной к окну и ловко пуская дым кольцами.

IV

Не прошло и года после поступления в шестой колледж, как он заболел и вынужден был вернуться в дом дяди. Болезнь его называлась туберкулезом почек. Иногда я, захватив с собой печенье, приходил навестить его. И каждый раз он, сидя на постели и обняв худые колени, вопреки ожиданиям, оживленно разговаривал со мной. Но я не мог оторвать глаз от ночного горшка, стоявшего в углу комнаты.

– Со здоровьем у меня никуда не годится. Да, тюрьму мне не вынести.

Говоря это, он горько улыбался.

– Вот, например, Бакунин, даже на фотографии видно, какой он здоровый.

И все-таки нельзя сказать, что он совсем лишен был радости. Такой радостью для него была удивительно чистая любовь к дочери дяди. Он ни разу не говорил мне о своей любви. Но однажды под вечер, в пасмурный весенний день, неожиданно признался мне, что любит. Неожиданно? Нет, совсем не неожиданно. С тех пор как я впервые увидел его двоюродную сестру, я – это свойственно любому юноше – ждал, что он расскажет мне о своей любви.

– Миё-тян со своим классом уехала в Одавару[75], а я невзначай заглянул в ее дневник…

Мне хотелось саркастически улыбнуться на его «невзначай». Но я, естественно, промолчал и ждал, что он скажет дальше.

– Там написано об одном студенте, с которым она познакомилась в электричке.

– Ну и?..

– Ну и я думаю, что, может быть, стоит предостеречь Миё-тян…

У меня вдруг сорвалось с языка:

– Ты не находишь, что противоречишь себе? Ты можешь любить Миё-тян, но считаешь, что она не имеет права никого любить, – это не логично. Конечно, если учитывать твое состояние, но это уже другой вопрос.

Мои слова ему были явно неприятны. Но он промолчал. Потом, о чем же мы потом говорили? Помню только, что и мне самому стало неприятно. Я испытывал чувство, конечно, только потому, что заставил испытать неприятное чувство больного человека.

– Ну ладно, привет.

– Привет.

Он слегка кивнул мне и добавил с деланым весельем:

– Ты мне