Творческий отпуск. Рыцарский роман - Джон Симмонс Барт

подобрались к нему близко, видно, что после нашего последнего визита сюда с наветренной стороны выворотило и повалило несколько крупных дубов и кленов, упали они кронами вглубь: свидетельство того, с какой силой штормовые ветры могут реветь по этой развилке. Балтиморская НАОА сообщает, что к западу и юго-западу от города уже наблюдаются «мини-смерчи»; в нескольких округах Восточного побережья введен режим наблюдения за торнадо, включая Кент, в чьих водах мы находимся. Когда мы наконец удираем за остров, сбрасываем ход, спускаем плуг, нервы наши жужжат от напряженья.

Глубина сохраняется почти до самого пляжа. Хотя берега тут недостаточно высоки, чтобы якорная стоянка считалась укрытой со всех сторон и Какауэй был убежищем от ураганов, как Маколл на Патаксенте (к зюйд-зюйд-весту, откуда мы пришли, никакой суши не видно), мы можем переждать что угодно, кроме шторма, действительно угрожающего жизни. Якорем цепляемся за хороший плотный песок на расстоянии, по нашим прикидкам, не больше длины упавшего дерева от берега и примерно в той же точке, откуда Сьюзен и Мириам при поддержке Оррина выволокли свою затопленную байдарку на сушу восемь лет тому. Для дополнительной надежности – те бюллетени НАОА, как и небо, суровеют постоянно – спускаем и запасной якорь: тот увесистый данфорт, с чьей помощью мы верповались, чтобы двинуться вперед, в бухте Краснодомная. Вытравлено по сотне футов на каждом в десяти-двенадцати футах воды, с разносом в сорок пять градусов; закрепились мы действительно надежно, нам не страшно ничего, кроме бона-фиде торнадо, против которого остается единственная возможная предосторожность: оставить «Поки» и искать убежища в чьем-нибудь подполе. Невдалеке по Западному рукаву и правда есть несколько домиков – тот с флагштоком, например, чьи хозяева теперь разумно спустили флаг. Но нам неохота прибегать к такой крайней мере.

Все еще в своей мокрой бойне – нам действительно следует верить, что она его? – Фенвик глушит двигатель. Мы удовлетворяемся тем, что все задраено – тент закреплен, обвес на месте, – и решаем не открывать вторую бутылку шампанского, пока не минует главный удар шторма. В старой еще осталось плеснуть каждому. В тройном возбуждении от того, что мы в конце концов вернулись туда, откуда начали, от подготовки к удару (мы даже надели спасательные жилеты, приятную защиту от свежеющего ветра) и, особенно Фенн, от его необычайного просветления, пока еще не высказанного вслух, у красно-черного буя в проливе Кент, мы усаживаемся в рубке смотреть, как бахнет мир.

Вернее, садится Сьюзен. Для вдохновленного, одержимого виденьем покоя нет! Примостившись напротив, Фенвик целует ее в рот, берет ее руку в обе свои, говорит: Я знаю, каково тебе, Сьюз. Но теперь кое-что по правде изменилось.

Она вздевает брови, поджимает губы: покорное, но любезное принятие. Что?

Фенн притягивает костяшки ее пальцев к своей щеке. Тут не просто чешуя отпала от глаз его: скорее какое-то ненастоящее «я» – слои недостойных «я» – счистились с него, как голыми ныряльщиками счищается с тел одежда. Он как будто бы маскировался от своего лучшего «я», говорит ей он, или словно только сейчас услышал и понял то, о чем сам говорил много лет. Ровно так же, как часто он не понимает рядом с нею, как вообще он раньше жил с кем-то еще – Зачем были все те годы? Кто был он сам? – и все же знает, что ответ есть, так же недоумевает он, чем вообще занимался в Компании и валял дурака со свободной журналистикой до этого, а еще раньше – преподавал? Зачем все это было? Зачем была даже его жизнь со Сьюзен? О чем мы вообще?

Сьюзен неуверенно улыбается. Вот ты мне и расскажи.

ЭТО ОН И НАМЕРЕН.

Теперь я вижу, о чем мы. Это история!

А.

Слушай: Я не сентиментальничаю. Я даже не о личном…

Нет?

Нет. Нам не нужен никакой пошлый роман а-клеф или тяп-ляп автобиографический любовный роман.

Тяп-ляп лучше…

Нашей истории не нужно быть о нас. Нас с тобой в ней даже может и не быть.

Это мне нравится, Фенн. Мы не для публичного потребленья.

Однако это наша история; это будет наша история. Мало того – он надеется, что Сьюзен воспримет это так, как он и имеет в виду; он знает, чем были для нее последние несколько дней и недель, – эта история, наша история, и есть наш дом и наш ребенок…

Сьюзен быстро опускает взгляд нам на руки, что уже у него на колене.

Мы ее построим, говорит полный решимости Фенн, и будем в ней жить. Мы даже будем жить по ней. Она не обязательно должна быть о нас – дети же не о своих родителях. Но в ней будет наша любовь, – и наша дружба тоже в ней будет. Как-то в ней окажется и это путешествие на яхте. Она будет о том, как что-то возвращается туда, с чего началось, а потом движется немного дальше, но иначе. В ней должны быть предки и потомки: от Жили-были до Стали жить-поживать.

Мужчина вновь начинает терять спокойствие. Граф! Гас! В бороду ему сочатся слезы; у него каркает голос.

Природа тоже разжимает хватку: бешеная линия шторма пересекла Залив и несется к нам над полуостровом. Температура воздуха падает; деревья свистят и серебрятся. Летят уже не только случайные листики, но прутики и веточки, даже почва с ближайших кукурузных и соевых полей; «Поки» норовисто дергается на паре своих поводов. Крупными каплями барабанит дождь; судно брыкается; невдалеке вверх по развилке грохочет гром. Мы спускаемся внутрь и втаскиваем за собой подушки.

Фенвик почти не обращает внимания. К своему последнему шампанскому он даже не притронулся. Расстроенная Сьюзен ловит себя на том, что говорит: Ну, друг мой, ты здесь заигрался с обоюдоострым тропом. И у историй может случиться выкидыш. Среди них много мертворожденных; а большинство живых умирает в юности. Из тех же немногих, что выживают, большинство еле сводит концы с концами.

Неустрашимый Фенн отвечает: Подумай, как оно со спермой и яйцеклетками! Однако вот же мы сидим с тобой тут…

К худу ли, к добру ли, отвечает Сью встревоженно, поскольку сейчас шторм свирепствует везде вокруг нас наравне с тем, что мы видели и раньше. Град обрушивается, как в бухте Маколл; в иллюминаторы видимость нулевая; головы у нас звенят; мы едва различаем корму. В воющем ветре слышим, как с треском ломаются ветви, если то деревья не выкорчевывает целиком; хоть от нас до берега не больше пятидесяти ярдов, «Поки» качает вдоль и поперек, как