Творческий отпуск. Рыцарский роман - Джон Симмонс Барт

Части I или потери моего кепаря; не знаю. Вся эта поездка вверх по Заливу, от шторма к шторму, от бойны к бойне, от острова к острову! Но сегодня особенно.

Пока еще ты говоришь непонятно, Фенвик.

Он ухмыляется неустрашимо. Послушай, что я сейчас тебе скажу. Какое-то время назад, когда ты мне сказала, что я с большой буквы Эт сетера… Не знаю. То чудище морское было важно. Есть такая сила, о которой я ничего не знаю, а теперь, мне кажется, она есть и у меня. Может, все это время была; не имеет значения. Ты мне ее дала, дав ей имя. Вообще-то она не моя: она наша. И чья-то еще. Не знаю.

Таков у Просвещенья голос? Но Сьюзен слушает.

Не просвещенья – просветленья. Это наша сила и наш голос и то, что он такое для нашей истории. Хо! Все становится так ясно! После того как мы увидели нашу подружку Чесси и ты сказала то, что сказала, и мы доплыли до того черно-красного буя, я почувствовал, будто могу зажмуриться, сунуть руку в воду и выловить оттуда свою бойну!

Сьюзен сухо осведомляется, уверен ли он, что писатели делают именно это. Фенвик без малейших колебаний отвечает: Писатели делают это потому, что мы это сделали; а сделали мы это потому, что нам как писателю сделать это полагалось. Сьюзен замечает, что о таком не говорилось ни в одном курсе для писателей, какие она выслушивала или сама преподавала. Тогда перепиши программу, говорит Фенн: отныне мы прокладываем свой собственный курс.

Мм-хм. Как туда вписывается Какауэй?

В начало и в конец. Разберемся. Не беспокойся.

Сью отмечает, что вон там небо уж точно становится уродливым. Фенн говорит: Это не важно. Дугалд! вдруг восклицает он. Кармен и Мириам! Все мы! Даже Думай-Трюк и мальчики и эта сраная собака! Оррин и Джули. Мэрилин Марш!

Даже она, гм.

Чесси! кричит Фенн. Остров Ки!

Сьюзен говорит, что он ей все объяснит, как только встанем на стоянку и выключим двигатель. Фенвик подгребает ее к себе; ей это нравится. Сьюз, говорит он: помнишь строку Гомера про то, что войны ведутся для того, чтобы поэтам было о чем писать?

Угу.

Так вот, я ее понимаю! Это суждение строго верно!

Сью говорит, что теряет нить. Мы ж не верим, что Гарри Трумен создал Центральное разведывательное управление только ради нашей истории, правда?

НАША ИСТОРИЯ!

Фенн прибавляет газ; перекрикивать дизель в беседе становится трудно. Все делается ясней!

За островом Восточный Перешеек и гладью Залива ужасающая стена кучево-дождевых туч чернеет с каждой минутой и движется в нас-правлении. Далеко впереди в двадцати магнитных минутах нам виден вход в ручей Лэнгфорд, почти такой же ширины, как и сама река, уходящая на норд-ост к Честертауну. С учетом неба и того штормового предупреждения, Сьюзен не знает, не стоит ли нам сейчас же забежать в этот вышеупомянутый ручей поближе. По оценке Фенвика, до Какауэя час ходу, сам остров не виден в мареве дали, где Лэнгфорд раздваивается. Она жмет мысленными плечами: как мы были готовы сделать на минувших страницах Патаксента, в худшем случае можем просто заскочить в укрытие речного берега по левому борту и принять шторм нашим надежным носом. Так или иначе, мыслями она возвращается куда-то между Чесси и тем красно-черным буем.

Поверх этого грохота разговаривать без толку. Пусть рефлексы у Фенна по-прежнему шкиперские – он часто поглядывает на опускающееся небо, тахометр двигателя и датчик температуры, ловушки на угря, бакены и береговые знаки, на компас и на «Карту 12272, река Честер», на которой маленький Какауэй сидит в ярме ручья Лэнгфорд: на его слияние, учитывая отлив почти в его нижней точке; на его развилку, учитывая наш курс вверх по течению, – основное его внимание явно тоже где-то не здесь. Сью видит, как ум его бурлит, бурлит. Вот он нахмурился; вот улыбается и кивает; вот щелкает пальцами, делает резкий вдох, хлопает по подушке, ухмыляется ей. Она закатывает глаза, качает головой, но впечатление не развеивается. Его просто разрывает от желания с нею поговорить!

Она снимает и сворачивает тент, чтоб не сорвало ветром, затем вновь наполняет нам стаканчики «Домом Периньоном». Даже подумывает, не поставить ли на лед свежую (подешевле) бутылку – для Фенна. Каким бы истинным ни было это мужнино просветленье – общая природа оного просветления начинает проясняться и для нее, – ему еще только предстоит обратиться к тому, что ввергло ее в уныние.

Вот наконец мы видим дозорную вышку, которая, если совместить ее с белым треугольным маркером на пляже Квакерского перешейка на восточном берегу ручья, будет створом при плавании вверх по Лэнгфорду к Какауэю. С веста прилетает ветерок – первое дуновение того, что грядет, – но ставить паруса теперь было б бессмысленно и опрометчиво. Мы пыхтим себе дальше в остывающем воздухе. Несколько других судов в пределах видимости тоже устремляются в укрытие; это преимущественно делавэрцы и пенсильванцы, чьи выходные все равно, считай, закончились, спешат к своим ближайшим стояночным местам в маринах.

Вон Какауэй! Лишь мы, знакомые с ним, способны различить отсюда, что это остров, а не просто облесенный кончик Широкого Перешейка между Восточным и Западным рукавами ручья Лэнгфорд. Сьюзен осматривается в бинокль. Что примечательно даже для конца выходных, якорная стоянка – вся наша. Взволнованная теперь перспективой этого места, столь фундаментального для нашей истории, вслед за причудливым преображеньем Фенвика, она ступает в свои палубные туфли, проскальзывает в оранжевую фуфайку с коротким рукавом, протягивает Фенну его туфли, шорты и рубашку, достает наши штормовки на всякий случай, укорачивает шлюпочный фалинь – мы уже вышли из Честера; теперь мы в самом Лэнгфорде! – переходит на нос открепить якорь от его полуклюза с роульсом и протянуть через цепной клюз щедрую бухту дректова.

С каждой минутой ветер крепчает, теперь – норд-вест. Хоть деревья и колышутся, а флаг у кого-то на газонном флагштоке трепещет горизонтально, волнение пока незначительное, поскольку с той стороны разгон волны короткий – за исключением Западного рукава Лэнгфорда, какой видим мы лишь мельком, перед тем как скользнуть под защиту Какауэя. Ничто не сравнится с той грубой зыбью, какая опрокинула байдарку Сью и вывалила ее в жизнь Фенвика, не говоря уж о той, какая хрясила и хлобыстила нас на пороге Залива. Но небо вон там облачилось в свое черно-зеленое платье буйства; шум дизеля на полном ходу перекрывается громом; полетела листва, вода чернеет, «Поки» начинает сам себе насвистывать. Мало того, на островке, раз мы сейчас