Венецианский бархат - Мишель Ловрик

Но в минуты отчаяния Джентилия размышляла еще кое о чем, что вызывало у нее нешуточное беспокойство. Все мужчины, побывавшие на Сант-Анджело ди Конторта, неизменно выражали ей свое восхищение, когда им представляли ее в качестве наглядного примера добродетельной и скромной молодой монахини. Мужчины частенько говорили что-нибудь вроде: «Ее кожа отливает необычайным сиянием чистоты», или «Ее лицу так идет это выражение святости», или «Она – та самая женщина, которую любой мужчина желал бы видеть в качестве супруги». Да, похвалы в адрес Джентилии с легкостью слетали с губ всех мужчин, молодых и старых, сильных и дряхлых. Но все они глазели по сторонам, мимо нее, с жадностью и нетерпением высматривая сестру Анну или сестру Барбару.

До сих пор Джентилия так и не получила ни единого предложения не только руки и сердца, но и всего остального.

Иногда я спрашиваю себя, почему он продолжает заниматься со мной любовью почти каждую ночь, словно между нами все оставалось по-прежнему. А потом я вспоминаю историю, услышанную много лет назад. Это арабское сказание о мужчине, который потерял жалкого, худого и уродливого верблюда. Он искал его повсюду и в конце концов предложил мешок золота тому, кто найдет его и вернет владельцу. Когда же его спросили: «Почему ты так стремишься вернуть животное, которое не стоит и половины обещанной за него награды?», мужчина ответил: «Разве вы не знаете, что удовольствие от того, что вы вновь обрели потерянное, больше стоимости самой потери?»

Это придает моим мыслям иное направление, и я думаю о восковой фигурке женщины, которую нашла в Сирмионе, и о том, кто мог потерять ее. Когда кот повадился опустошать ящики моего комода, я спрятала фигурку в самый верхний из них, прикрыв ее какими-то тряпками, которыми вытирала пыль. Я решила, что если он даже и заберется туда, то унюхает пыль, расчихается и оставит ее в покое.

Но я ошибалась. Кот все-таки отыскал ее; я застукала его как раз в тот момент, когда он выуживал ее из ящика. Тогда я поняла, что мне требуется убежище понадежнее, и сразу же подумала о самом нелюбимом и мало посещаемом месте нашего дома. Разумеется, им оказалась комната, в которую муж поставил бюро из Ca’ Dario.

– Чего уж проще, – с горечью сказала я, – нужно собрать все плохие вещи вместе, чтобы я могла закрыть дверь и забыть о них.

Поэтому я завернула восковую женщину в чистую тряпицу и уронила ее в щель между стеной и задней поверхностью бюро.

Мне показалось, что проклятая деревяшка даже подвинулась чуточку, чтобы дать место фигурке.

– Вот так! – сказала я, развернулась и вышла вон.

Глава пятая

…Завтра пусть те, кто не любил никогда, полюбят; А те, кто любил, пусть любят и завтра.

Она знала, что это как-то связано с той частью тела, которая находится у мужчин между ног. Той самой, которую она видела, когда помогала обмывать и облачать трупы. Она сама отгибала эти маленькие рыльца в сторону, в то время как другие монахини, постарше, обмывали мягкие и еще более уродливые части, что располагались ниже, поросшие мехом. Она старательно отворачивалась, поглядывая на это маленькое уродство уголком глаза, но потом еще долгие дни ощущала его влажную тяжесть на своих руках.

У мертвых это был всего лишь усохший член, крошечный хрящик. Но Джентилия не была полной дурой и знала, что у живых он лишь таится в засаде, прикидываясь невинной овечкой в ожидании момента, когда можно будет явить свою звериную сущность. Ту самую, что порождала детские трупики, прыгающие на волнах в лагуне, те, для которых она шила погребальные саваны.

Она уже придумала целую теорию о том, что в своем прелюбодейском состоянии маленький хрящик обретает множество голов, похожих на желуди. Каждая такая головка сбрасывает с себя шлем и отращивает глаз. У голубоглазых мужчин в их желудях вырастают голубые глазки, у кареглазых – карие. И всеми этими глазками желуди смотрят на женщин так, как смотрят на них мужчины на улице, только в сто раз хуже.

Тем временем, думала Джентилия, волосы вокруг этих частей тела начинают топорщиться и встают дыбом, подобно круглому кружевному воротнику. Они нужны для того, чтобы защитить эти маленькие глазки, подобно ресницам, и чтобы изобразить ухаживание: они топорщатся, словно перья на груди у влюбленных голубей, за которыми она наблюдала всю жизнь.

В представлении Джентилии женщина, завидев этот воротник и многочисленные глазки, считает себя обязанной разоблачиться, причем снять следует даже нижнюю сорочку. Она должна предстать обнаженной перед всеми этими глазками, которые при виде ее бледных грудей и живота постараются раскрыться как можно шире. Сами же хрящики начнут раскачиваться взад и вперед, как хвосты у рассерженных котов. А бедная женщина вдруг понимает, что бедра ее раздвигаются в стороны, и свести их вместе она не может, как ни старается. Соски ее тоже раскрываются, подобно маленьким бутонам, расцветая, словно желуди на мужском органе. Ее цветы – розового и красного цвета, а внутри них тоже появляются маленькие глазки. Она должна взглянуть мужчине в лицо, чтобы понять, что делать дальше, а он, словно отец-исповедник, отпускающий грехи, сам выберет, какого совокупления она заслуживает.

После этого воображение отказывалось служить Джентилии, и дальнейшее она представляла себе весьма смутно, потому что в ушах у нее начинал звучать голос Бруно и мысленно она видела его распускающиеся, как бутоны, части тела. И ребенок, который зародится в ней, тоже будет от Бруно.

А еще она знала, что должна быть очень осторожной, чтобы не простудиться после зачатия ребенка, потому что если она начнет чихать, то ребеночек вылетит через нос.

После признания Бруно мысли Джентилии сердито бежали по кругу. «Сосия вынудила его совершить святотатство, связавшись с еврейкой. А какое преступление совершил бы Бруно со мной? Я – невеста Христа, монахиня. Тогда, получается, он наставил бы рога самому Господу. Кроме того, мы совершили бы инцест. А если Господь – отец, то Бруно был бы виновен в совокуплении с женой своего отца…»

Нет, нужно было все хорошенько обдумать, но тут пришло время облачаться в легкую накидку серого цвета, который так шел ее глазам, и вновь отправляться в Венецию. У нее было дело ко львам на углу, этим каменным мордам, в распахнутые пасти которых почтенные горожане опускали письменные доносы на тех, кто совершал нечестивые поступки.

Эти каменные львы были разбросаны по всему городу, и их пасти были достаточно широкими, чтобы в них пролез сложенный вдвое лист пергамента. Джентилия всегда писала свои письма так, чтобы они легко и быстро проваливались внутрь, ведь никому не хочется, чтобы его застукали в момент, когда он проталкивает обвинение в отвратительное отверстие.