Сотворение мира.Книга третья - Закруткин Виталий Александрович

Дмитрий Данилович, пожав плечами, выполнил его просьбу. После чего погасил лампу, снял с окна одеяло и вышел из амбулатории, притворив за собой дверь.

— Ну, Настя, куда мы его спрячем? — озабоченно спросил он жену, хлопотавшую уже в жилой комнате.

Настасья Мартыновна сдавила виски руками, испуганно посмотрела на мужа.

— Не знаю.

— Может, поднимем на чердак? Там есть сено. Возле печного боровка будет тепло.

— А как ударят морозы? — засомневалась Настасья Мартыновна. — Да и не поднять нам его туда.

— А если устроить в твоем закутке, за печкой?

— И правда, за печкой можно! — обрадовалась Настасья Мартыновна. — Только проход туда надо чем-нибудь загородить…

В единственной просторной комнате, где зимовали Ставровы, в правом заднем углу стояла огромная русская печь. Ее боковина не вплотную примыкала к стене. Между печной боковиной и стеной оставалось пространство, которое вся ставровская семья называла закутком. Когда-то, давным-давно, Дмитрий Данилович сколотил и поставил в этом закутке узкие деревянные нары, на которых из года в год, сменяя друг друга, спали дети: сначала Андрей, потом Роман, за Романом — Федор. В этом незаметном чужому глазу запечье и решено было спрятать раненого комиссара.

Настасья Мартыновна тщательно обмела там пыль, постелила на нары постель. Дмитрий Данилович все время поторапливал ее:

— Быстрей, быстрей, не чухайся.

Когда перекладывали раненого с кушетки на носилки, потом с носилок на запечные нары, он от боли опять потерял сознание. Пока приводили его в чувство и загораживали узкое пространство между печью и стеной высоким кухонным шкафчиком с тарелками и сковородками, на улице совсем рассвело.

Улица была пустынна. Даже у колодца, где обычно женщины поили по утрам коров, не показывался никто. В последние дни оставшиеся на месте огнищане порезали свою скотину и запрятали мясо в ямы, так что поить теперь было некого.

Почти до полудня стояла в деревне непривычная тишина. Но вот на вершине ближнего холма грохнуло один раз, второй. Взметнулась вверх земля. Невидимые немецкие пушки били по пустому месту. Короткий артиллерийский налет остался безответным — на холме советских войск уже не было.

Спустя час Огнищанка подверглась обстрелу из пулеметов. Вслед за этим беспорядочным обстрелом со стороны Казенного леса показалась группа немецких мотоциклистов. С грохотом и треском промчались они по огнищанской улице, длинными очередями из автоматов выбили в избах почти все стекла. Вернулись назад и сгрудились у колодца.

Дмитрий Данилович видел, как немцы — их было десятка полтора — сняли каски, заполнили водопойный желоб колодезной водой и, оживленно переговариваясь, начали умываться.

Потом его внимание привлек длинный камуфлированный автомобиль, медленно спускавшийся к деревне по лесной дороге. У колодца из этого автомобиля вышел худощавый немецкий офицер. Минуты три-четыре он говорил о чем-то с одним из мотоциклистов, должно быть командиром. Наконец тот вскинул руку к каске. Офицер ответил на это небрежным кивком и пешком направился к дому, где жили Ставровы.

Это был подполковник Юрген Раух. Тот самый, который родился и вырос в этом приземистом доме. Более двадцати лет Юрген Раух мечтал о дне, когда ему посчастливится хоть одним глазом глянуть на эту землю, поклониться отчему дому и могиле матери на убогом деревенском кладбище, а самое главное — увидеть ту, которую он не переставал любить все эти годы, простую огнищанскую девушку Ганю Лубяную. Увидеть, чтобы сказать ей о своей неизбывной любви и уйти из этих мест навсегда. Пусть Ганя замужем, пусть она давно не такая, как была, — все равно!..

И вот он дождался этого дня.

Эшелон, в котором ехал Андрей Ставров, застрял в Батайске. Там скопилось еще несколько таких же эшелонов, а также встречных поездов с заводским оборудованием, эвакуированным из Ростова в тыл.

Прихватив чайник, Андрей отправился на вокзал за кипятком. И уже на обратном пути попал под бомбежку: над скоплением поездов появилась девятка немецких пикирующих бомбардировщиков в сопровождении истребителей.

Услышав свист падающей бомбы, Андрей кинулся к сложенным в штабеля рельсам. Хоронясь за них, уронил чайник. Кипяток больно обжег руку. А вокруг уже все содрогалось от взрывов. Истребители, расстреливая толпы людей из пулеметов, проносились так низко, что поднятые ими воздушные вихри крутили по перрону обрывки газет, какое-то тряпье, чьи-то шапки и шляпы, корзины, листы фанеры. Неподалеку истошно кричала женщина. Горели вагоны с боеприпасами, грохоча детонировавшими снарядами.

После этой жестокой бомбежки Андрей не сразу разыскал свой эшелон — столько было вокруг разрушений и пожарищ. Да и его эшелону досталось: четыре теплушки оказались разбитыми вдребезги. Из-под их обломков санитары выносили и складывали рядком мертвых, неподалеку — раненых. Начальник эшелона, маленький чернявый капитан, метался вдоль уцелевших вагонов, крича озлобленно:

— Кто жив, быстро выходи строиться! Не паниковать! Тут вам не гулянка, а война! — Увидев Андрея, закричал ему: — Старший сержант Ставров! Вот тебе список! Веди всех живых на северную окраину Батайска, там построй их, проверь по списку. Я приеду, как только управлюсь с погибшими и ранеными.

Андрей увел с собой сотни полторы парней, только что призванных в армию. Обмундирование им еще не выдали, и потому даже в строю они походили на толпу — кто в пальто, кто в фуфайке, кто в поношенном пиджаке.

Как было приказано капитаном, на городской окраине состоялась перекличка. По списку. Ошеломленные первой бомбежкой, парни постепенно пришли в себя. Рассредоточились вдоль заборов, закурили, осмотрелись.

Впереди расстилалось широкое речное займище, на котором рыжели сухие камыши и высокая куга с поникшими, тронутыми инеем метелками. Прямо по займищу уходила вдаль, светлой стрелой белела дамба. А в конце дамбы, по всему горизонту, неясно синел Ростов, скорее угадывались, чем просматривались контуры его собора, элеватора, высоких домов. Зато хорошо были видны клубы черного дыма и даже зловещие отсветы пожаров.

Капитана ждать пришлось недолго. Он приехал на грузовом автомобиле, выскочил из кабины и закричал:

— Построиться в шеренгу по одному!.. Ростов, товарищи, отпадает. Получен приказ направить вас в другое место. Сейчас подойдут машины и доставят всех куда положено.

Для Андрея это было неожиданным. Перед отправлением на фронт майор Бердзенишвили столько доброго наговорил ему о прославленной 30-й дивизии, что он не выдержал, подошел к капитану и отчеканил:

— У меня, товарищ капитан, направление в Ростов, и я обязан следовать туда, в тридцатую.

Капитан вскинул бровь:

— Ты что, Ставров, ошалел? Или не видишь, что в Ростове творится? Где ты будешь там искать свою дивизию? Сейчас все войска в движении. Так что не ерепенься, вон подходят машины, садись в первую, и поехали!

Но Андрей заупрямился:

— Не могу, товарищ капитан, не имею права. Не хочу числиться в дезертирах. Дивизия не иголка в копне сена, как-нибудь найду.

Капитан махнул рукой:

— Хрен с тобой, старший сержант! Вали в свою тридцатую, только не морочь мне голову, без тебя тошно… Если бы ты, черт рыжий, рвался не на фронт, а подальше от фронта, я б с тобой поговорил иначе. Бывай здоров, ни пуха тебе, ни пера!

Капитан вскочил в кабину, грузовики один за другим развернулись и ушли. Андрей остался один. Не спеша докурил папироску, затоптал окурок, затянул потуже ремень на полушубке, полученном при выпуске с курсов, и зашагал по дамбе к Ростову.

Навстречу ему медленно брели женщины с узлами и корзинками в руках, с мешками за спиной. Многие толкали перед собой самодельные тачки с домашним скарбом и коляски с детьми. Ростовчане покидали Ростов.

Одна тачка опрокинулась. Над ней, тяжело дыша, склонился старик, а молоденькая девушка подбирала упавшие на дорогу тяжелые связки книг. Андрей приостановился с намерением помочь им. Спросил старика: