Адольф Гитлер (Том 2) - Иоахим Фест

«Чтобы получить возможность выполнить задачи в пределах обрисованных выше общих рамок, правительство выносит на рассмотрение рейхстага от имени двух партий — Национал-социалистической и Немецкой национальной — проект закона о чрезвычайных полномочиях… Духу национального возрождения и поставленной цели не отвечал бы такой порядок, при котором правительство просило бы одобрения своим мерам у рейхстага от случая к случаю, торгуясь и выпрашивая. У правительства нет намерения упразднить рейхстаг как таковой. Напротив, оно и в будущем будет время от времени информировать его о своих мероприятиях… Правительство собирается использовать этот закон лишь настолько, насколько это необходимо для осуществления жизненно необходимых мер. Никакой угрозы существованию рейхстага и рейхсрата не возникает. Позиция и права господина рейхспрезидента остаются неприкосновенными… Существование земель не упраздняется…».

Вопреки этим успокаивающим заверениям каждая из пяти статей закона разбивала один за другим «основополагающие компоненты немецкой конституции»[430]. Согласно первой статье законодательная функция переходила от рейхстага к имперскому правительству, статья вторая расширяла полномочия правительства до возможности изменения конституции, статья третья передавала право подготовки законов от рейхспрезидента рейхсканцлеру, четвёртая распространяла сферу применения закона на определённые договоры с иностранными государствами, в то время как заключительная статья ограничивала срок действия закона четырьмя годами и связывала его с существованием нынешнего правительства. С опять же характерным для него изменением тона Гитлер завершил речь вызовом своим противникам:

«Поскольку правительство располагает явным большинством, число случаев, когда в силу внутренней необходимости потребуется использовать закон, будет само по себе ограниченным. Ввиду этого правительство национального возрождения тем более настаивает на принятии закона. Оно предпочитает в любом случае чёткое решение. Оно предоставляет партиям рейхстага возможность спокойного развития Германии и намечающегося на этой основе в будущем взаимопонимания, но оно столь же исполнено решимости и готово ответить на выражение неприятия и тем самым на предупреждение о сопротивлении. Теперь решайте сами, господа депутаты, быть миру или войне»[431].

Овации, зал стоя поёт «Германия, Германия превыше всего» — на этой ноте оканчивается речь Гитлера, что символически предвещало, какими станут будущие функции парламента. В атмосфере, которая благодаря расставленным повсюду караулам СА и СС напоминала скорее осадное положение, фракции удалились на трехчасовой перерыв совещаться. Перед зданием молодчики Гитлера в форме начали скандировать хором: «Мы требуем закона о чрезвычайных полномочиях — иначе клочья полетят!»[432]

Теперь все зависело от поведения партии Центра, её согласие должно было обеспечить правительству необходимое для изменения конституции большинство. На состоявшихся до того переговорах с лидером партии д-ром Каасом Гитлер сделал различные заверения, которые касались прежде всего конкордата и в конце концов «в качестве благодарности за благоприятное голосование партии Центра» подготовить письмо, «касающееся отмены тех частей принятого после пожара рейхстага декрета, которые нарушали гражданские и политические свободы граждан»; оно должно было также содержать заявление о том, что закон будет применяться только при определённых условиях. Кроме того, Гугенберг и Брюнинг во время беседы вечером 21 марта договорились о том, что согласие партии Центра будет зависеть от принятия статьи, гарантирующей гражданские и политические свободы. Было условлено, что фракция ДНФП должна будет внести сформулированное Брюнингом предложение.

Во время перерыва на совещании Брюнингу, однако, сообщили, что в рядах фракции Немецкой национальной народной партии возникло серьёзное сопротивление плану внесения дополнительной резолюции; внести её проект, как о том договорились, будет невозможно. Фракция партии Центра заколебалась и стала вновь обсуждать свою позицию. В то время как большинство выступало за одобрение предложения правительства, часть членов фракции, прежде всего Брюнинг, страстно выступала против всякой уступчивости, лучше, — крикнул он, — погибнуть со славой, чем опуститься до позорного конца. В конце концов договорились всей фракцией последовать за мнением большинства. Решающую роль сыграли при этом не только традиционное приспособленчество партии и разлагающее воздействие Дня Потсдама, но и отражавшее настрой павших духом людей мнение, что партия не в состоянии воспрепятствовать принятию закона и даже что этот последний, в сочетании с обещанным письмом, ещё действеннее заставит Гитлера соблюдать законность, чем существующие ныне положения.

Правда, письмо Гитлера к концу перерыва для консультаций так ещё и не поступило. По настоянию Брюнинга Каас отправился к Гитлеру и вернулся с заявлением, что письмо якобы уже подписано и направлено министру внутренних дел для передачи дальше и поступит ещё во время голосования; Каас добавил: «Если бы я когда-либо поверил Гитлеру, то именно в этот раз, судя по его самому убедительному тону».

Тем временем на трибуну в глубоком молчании, в котором издали доносилось угрожающее скандирование СА и СС, поднялся председатель СДПГ Отто Вельс. В своём последнем публичном выступлении, выразившем верность демократии, он обосновал отрицательную позицию своей фракции. И социал-демократия постоянно выступала за внешнеполитическое равноправие Германии и против любой попытки противников принизить её честь. Быть беззащитным, заявил он, не значит быть бесчестным. Это справедливо в отношении как внешней, так и внутренней политики. Выборы дали правительственным партиям большинство и тем самым возможность управлять в соответствии с конституцией, когда существует такая возможность, то именно так и полагается действовать. Критика, говорил он, обладает целительной силой, её преследование ничего не даёт. Он завершил свою речь обращением к правовому сознанию народа и приветствием преследуемым и друзьям.

Этот соблюдающий чувство меры, по форме вполне достойный отказ привёл Гитлера в состояние крайнего раздражения. Резко оттолкнув в сторону Папена, который напрасно пытался удержать его, он во второй раз поднялся на трибуну. Показывая рукой на только что выступившего оратора, он начал: «Поздно вы спохватились! Прекрасные теории, которые вы, господин депутат, только что изложили здесь, сообщены мировой истории немного позже, чем надо». С нарастающим возбуждением он отрицал какое-либо право социал-демократии считать себя частью единого национального целого в вопросах внешней политики, существование у неё чувства национальной чести, чувства законности и продолжил свою тираду, накал которой возрастал с каждой волной бурных аплодисментов: