Переплет - Бриджет Коллинз

class="p1">– Там никого не будет, только де Хэвиленд, – отвечаю я, будто это может послужить оправданием. Будто одна ужасная смерть не считается.

– И все равно, нельзя же… Ты, что ли, не понимаешь? Это убийство.

Я и сам про себя рассуждал точно так же. Но когда я слышу это из его уст, мне становится трудно дышать.

– Я все понимаю. Но мы не сможем им помешать. Мне очень жаль.

– Но мы должны хотя бы попытаться. Поехали назад! – Он разворачивает лошадь.

Я закусываю губу Любой порядочный человек на его месте сделал бы то же самое. И я должен был поступить так же. Если бы я тогда окликнул де Хэвиленда… Но уже слишком поздно.

– Мы не сможем ему помочь, – отвечаю я. – Возвращаться нет смысла.

– Но мы могли бы…

– Отец все решил и уже не остановится. Попробуешь ему помешать – сгоришь в мастерской вместе с де Хэвилендом.

– Но мы должны помочь! – Фармер гневно смотрит на меня. – Или ты позволишь головорезам убить его?

Я не в силах вымолвить ни слова. Мое молчание становится ответом на его вопрос.

– Люциан…

– Прошу. Прошу, не надо. Ты тоже умрешь. А если ты умрешь из-за меня… – Мой голос срывается. Неважно: пусть считает, что я беспокоюсь только о себе. – Если мой отец узнает о том, где я сейчас, он запрет меня в приюте для умалишенных. – Но с какой стати Эмметту мне верить? И почему его должна заботить моя судьба? Я потворствовал совершению убийства. Я трус. Должно быть, он теперь меня презирает, а может, презирал и раньше.

Мы молчим. Я опускаю голову и чувствую на языке металлический вкус. Затем показываю на тянущуюся впереди Дорогу.

– Просто скажи мне, куда ехать.

Он начинает объяснять, но замолкает. Легкая поземка вьется над сугробом сбоку от дороги. Наконец он щелкает языком и снова разворачивается.

Фармер отъезжает все дальше и дальше в том направлении, куда мы двигались изначально, и наконец оглядывается через плечо. Мне не верится, что он передумал, и я не знаю, почему он это сделал, но это кажется чудом, и по телу разливается тепло.

Должно быть, он надеется получить хорошую награду. Вот и все. В этом дело.

Я пришпориваю лошадь, и та неохотно пускается в галоп. Вскоре я догоняю его; дальше мы едем молча. Тропа и окружающий пейзаж все те же. Такое ощущение, что мы попали в колесо: бесконечная заснеженная дорога и мрачный лес по краям. Но мне все равно.

Проходит много времени, прежде чем Фармер спрашивает:

– Вероятно, я тоже должен был оказаться в той мастерской? Сгореть вместе с де Хэвилендом?

Я не отвечаю, но глаза сами косятся в его сторону. Он мрачно хмыкает.

– А почему Эйкр не отправил де Хэвиленда к другому переплетчику и не стер ему память? Обычно он так поступает.

– Не знаю. – Я смахиваю прядь, упавшую на глаза. На морозе волосы заиндевели и слиплись. Фармер отводит взгляд. – А откуда ты знаешь, как он обычно поступает?

Уголки его рта напрягаются. Наконец он пожимает плечами.

– Это долгая история.

– Я не спешу.

Фармер фыркает.

– Я не смог бы тебе рассказать, даже если бы очень захотел.

– Скажи, ты не пытался шантажировать моего отца?

– Ради всего святого, хватит уже обвинять меня в шантаже! – Он разворачивает лошадь ко мне боком. – Не хочу я тебя шантажировать. Как тебе это втолковать? Я верну эти проклятые полкроны, все до последнего пенса. И пальто отдал бы прямо сейчас, вот только боюсь замерзнуть до смерти.

Я не отвечаю. Он медленно разворачивает лошадь, готовясь ехать дальше. Вытирает губы. На лбу его бьется жилка.

Тени от лошадиных копыт то удлиняются, то укорачиваются на неровных сугробах. Впереди поворот. Справа виден просвет, исчезающий за деревьями; посреди опушки дымится дровяной стог[8], но вскоре он пропадает из виду. Ухает сова; мой конь шарахается в сторону. Кровь пульсирует в висках.

Тропа вьется вверх по холму и спускается в каменистый овраг.

– Ты мог бы сказать им, где я, – говорит Фармер, снова поравнявшись со мной.

– Не глупи. Зачем мне это?

– Так почему ты не сказал?

– По-твоему, я должен был выдать тебя?

– Я лишь хочу спросить, не жалеешь ли ты об этом теперь.

Я растираю лоб: кожа совсем онемела от холода.

– Ну, хорошо, я не выдал тебя, потому что ты можешь привести меня к моей книге.

Он кивает.

– Точно. Все дело в твоей книге.

– Да. – От холода у меня даже губы занемели, а язык еле ворочается. – На что ты намекаешь? Есть еще какие-то причины, почему меня должна заботить твоя судьба?

– Действительно, какие еще могут быть причины. – Фармер откашливается и сплевывает комок слизи; харчок проваливается под снег, оставляя в сугробе четкий след, похожий на лист дерева. Затем хлещет лошадь поводьями по загривку, и та пускается галопом. Он не оглядывается. Я молча еду следом.

Мы едем и едем. Ничего не меняется. Монотонность убаюкивает, и я все-таки засыпаю. Потом становится светлее, и я, вздрогнув, открываю глаза. Лес кончился. Перед нами расстилаются болота, голые и блестящие под луной. Дорога, словно водяной знак, еле-еле видна. В одном месте она сворачивает, и я вижу темное пятно – может, дом, а может, просто небольшая каменистая возвышенность.

– Давай остановимся. Мне нужно справить нужду, – бросает Фармер через плечо.

Он спешивается, я слышу глухой удар его подошв о землю. Пошатываясь, Фармер показывает на деревья и скрывается в тени. Я тоже слезаю с лошади. Я страшно замерз; все тело болит. Долго ли мы ехали? Пожалуй, несколько часов. Луна клонится к горизонту. Достаю часы и вижу, что забыл их завести. Пальцы липнут к заиндевевшему футляру.

Фармер выходит на свет. Теперь моя очередь – я направляюсь в подлесок, ступая по глубокому снегу. Поначалу мне кажется, что на таком холоде у меня не получится даже расстегнуть штаны, не то что помочиться. Приходится снять перчатки. Закончив, долго вожусь с ширинкой, застегивая неподатливые пуговицы.

– Пойдем же, я совсем замерз, – окликает меня Фармер и замечает, чем я занят. – Тебе помочь?

Я густо краснею, и кожу начинает пощипывать.

– Не глупи.

– Я пошутил.

– Ага. – Застегиваю последнюю пуговицу, а когда поднимаю голову, вижу, что он все еще смотрит на меня и улыбается – кривовато, неохотно, но искренне. В его улыбке нет насмешки. И на секунду за привычной серостью мне словно приоткрывается вход в другой мир, расцвеченный красками; становится светлее и просторнее, точно кто-то приподнял крышку сундука, где я был заперт все это время.

– Тебя