Мечты и кошмар - Зинаида Гиппиус

Об этом юбилее, о заданиях и достижениях «Совр. Записок» на протяжении данного срока, об интереснейшей статье Вишняка («Пятилетние итоги») и хочу я, главным образом, поговорить.

Статья на редкость отчетливая во всех отношениях, очень многое освежающая и закрепляющая; она, конечно, есть центр данной, 26-й книжки журнала. Со всем беспристрастием, не впадая в тон «юбилейных речей» (как нам не нужен и даже вреден сейчас этот тон!), я хочу тоже подойти к этим «итогам»; ведь иное со стороны виднее, виднее даже и приуменьшение своих заслуг («Совр. Зап.» «сделали немного»)… Впрочем, скромность всегда — ценность; только тот, кто думает, что он сделал мало, может сделать и сделает больше.

А собственно этой новой, только что вышедшей книге как таковой, — я могу посвятить лишь несколько беглых строк. Юбилейная фактически (об этом, конечно, нигде, кроме статьи Вишняка, и не упоминается) — она мало чем отличается от двух предыдущих, и в художественном, и в других отделах. Особенно в художественном: до такой степени, что вздумай я обстоятельно останавливаться на каждой статье — мне пришлось бы повторяться. Это зависит, конечно, от круга, от все тех же, повторяющихся, имен. Зайцев, Ремизов, Бунин, Шмелев, Ходасевич, Зайцев, Бунин, Ремизов… Там новая драма из архива Андреева, здесь новые (очень ценные) варианты к «Казакам» Л. Толстого. Все, как мы видим, самые настоящие «имена», однако, повторяясь, они не могут не давать впечатления однообразия. Я не только не ставлю это в упрек руководителям журнала, напротив, — ставлю в заслугу: цвет нашей литературы, с корнями вырванный из родной земли, находит в журнале необходимую для дальнейшей жизни почву. Этим исполняется одно из важных заданий журнала. Но это не изменяет факта — впечатления однообразия. И я думаю, нет особого смысла и нужды отмечать: в 24-й книжке Шмелев («Старуха») был совсем недурен, так, что даже его, шмелевские, недостатки обертывались достоинствами, в 25-й — хуже, а в этой, рассказ «На пеньках» — куда как слаб, скучен и небрежно написан; благоуханная бунинская «Митина любовь», со всеми ее срывами, наводила на размышления, требовала возражений, а новейший его рассказ «Цикады», достойный всяческих похвал за неувядаемо-прекрасный, бунинский, язык, — сам есть передача размышлений поэта, далеко не блещущих новизной и с которыми, в сущности, нечего делать. Недавняя, наивно-восторженная, статья Н. Кульмана по поводу этих «Цикад», до земли преклонившегося перед таким мироощущением «поэтического пантеизма», меня, впрочем, не удивляет: всякий ищет Бога и находит его там, где ему свойственно. Переходя к Ремизову — стоит ли отмечать, что вот этот его отрывок — лучше, этот грубее, а относительно Зайцева — говорить, что и в данной книге Зайцев так же нежен, прост, прозрачно тих, как в предыдущих?

Ведь мы не сомневаемся, что «Пеньки» Шмелева — не этап его творчества, а преходящая случайность; что «Цикады» — не лебединая песнь бунинского творчества, а жажда бессмертия «в памяти чужой» — не последнее его достижение в мыслях о бессмертии. Ни один цветок нашей литературы здесь еще не увял. Будем этому радоваться, проходя мимо случайностей.

Я думаю, все-таки: почему бы журналу, не забывая своей единственности и первой, прямой задачи — служить дальнейшему цветению родной литературы, — не взглянуть и в сторону молодежи? Ее тут немало. Это все та же русская молодежь, родина их — тот же край,

Что выводит из народаСтолько славных, то и знай.

Они на чужбине? В условиях оторванности — все бездарны? Пустое! И лучше не будем говорить об «условиях». Нет более возможных условий для развития таланта и человека чем те, в которых живут сейчас не оторванные. Видели ли вы когда-нибудь растение в погребе? Вынесите его на свет: из горшка ползут длинные белые черви с белыми горошинками, вместо листьев. Не узнаешь даже, какое это растение. Для него нужен свет, так же, как для человеческого растения — свобода.

Тут есть другое затруднение, — конкретная новая задача для журнала. Узкая, но ввиду того, что журнал-то единственный и всякими «задачами» перегружен — может быть, ему и непосильная. Это — создание живой среды журнальной, даже редакционной. В ней естественно происходит отбор, в ней «воспитывается» и талант, и просто работник. Я это знаю по опыту. Талант исключительный, готовый, самородок, — он, конечно, проломит и запертые редакционные двери. Но на таких только — рассчитывать трудно, они редки во все времена, да и не они одни журналу нужны.

«Взглянуть в сторону молодежи» — это и значит создать, прежде всего, такую «живую среду» или хоть ее подобие. Но я понимаю трудность этого создания, а потому понимаю и неизбежность той однообразности, повторяемости, которую дает художественный отдел журнала.

В других отделах, не чисто художественных, литературно-критическом, например, эта повторяемость несколько более тревожит, особенно когда с повторением какого-нибудь имени повторяется и ошибка, опять возникают внутренние противоречия. Проскальзывает (всегда, к счастью, в мелочах) нечто противоречащее всей линии журнала, отправную точку которой с детальной ясностью определил Вишняк в своей последней статье. Впрочем, некоторые из изданий журнала, благодаря своей ширине, были естественно зыбки и не могли иметь оградительных границ. Таково, например, первое, в первой же книжке «Совр. Зап.» высказанное «От Редакции»: задание — «культурное». «Совр. Зап.», говорит Вишняк, решили открыть свои страницы всему, что в области ли художественного творчества, научного исследования или искания общественного идеала представляет объективную ценность с точки зрения русской культуры. Для этой области вопрос о политическом направлении авторов заранее устранялся. Но и в области общественно-политической «Совр. Зап.» «…обещали быть внепартийным органом независимого и непредвзятого суждения», чуждым «всякого идеологического сектантства…».

Это «смелое», для иных положений и обстоятельств, решение было тогда как раз тем, что нужно. Самая его широкая неопределенность соответствовала неопределенности первых времен великого сдвига. «Политику» еще мыслили все-таки по-привычному, по-старому или не мыслили о ней вовсе, вертелись в какой-то не спокойной, но вихревой «аполитике». Я даже сомневаюсь, мог ли бы и сам Вишняк, в то время, высказать все, до одного, политические положения с твердостью и определенностью сегодняшнего дня. Что же говорить о художниках, о писателях? Среди тогдашней расплавленное™ одно оставалось незыблемо-цельным, — понятие «русской культуры»; необходимость ее сохранения праведно соединяла и тех, кто, в дальнейшем течении истории и жизни, выковыривая новые мысли и слова, уже и ныне выковал их — не одинаковые. По-прежнему идея вечной ценности русской культуры поддерживает объединение вокруг «Современных Записок»; но именно потому, что журнал не статичен, что он уже создает «течение», в нем происходят новые процессы дифференциации; понятие «культуры» определяется, оформливается, конкретизируется. Между «программностью, идеологическим, партийным сектантством» и той «психологической настроенностью», которая приводит к «безответственности» (Вишняк определенно и отрадно строг к апологетам «возвращенства»), между этими Сциллой и Харибдой, труден путь, опасен — но необходим. Его-то ищут — и находят «Совр. Зап.», он-то и есть их путь. Статья Вишняка — большой шаг по этому пути. Но, повторяю, он слишком труден, и с тем богатым багажом, с каким начинали свое шествие «Совр. Зап.», им пути не одолеть. Постоянно придется чем-то жертвовать, что-то заменять новым. А что и чем и когда — тут уж все зависит от чутья к действительности, ко времени, и от того божественного чувства меры, которое доселе было слишком мало свойственно русским людям.

В статье Вишняка, даже в той ее части, которой я сейчас не касаюсь, — в его общем взгляде на современное положение России, — очень много трезвости и меры. Статья цельная, — и таков же, естественно, подход его и к задачам «Сов. Записок».

«Считая бесплодным выработку детальной программы», стремясь к «истине, обретенной на путях свободного искания и творчества», «опасаясь лаконических, и потому упрощенных формул», — Вишняк (от лица, конечно, всех руководителей журнала) высказывает, однако, положения, с достаточной, для момента, резкостью определяющие «течение» «Совр. Записок». Чтобы выйти «на простор общенационального строительства», оказывается нужно, во-первых, отмежеваться от «рекомендующих духовно и физически вернуться домой, и особенно от тех, кто предлагает эмигрантам засыпать не ими вырытый ров гражданской войны…» «Они тысячу раз не правы…» Отделиться необходимо, и совершает это Вишняк без всякого колебания. Но он выставляет еще несколько положений, из которых если не все, то некоторые, неизбежно отделят его и «Совр. Зап.» от кое-кого из прежних спутников, с той и с другой стороны. Отделят конкретно, ибо духовное, внутреннее разделение уже и сейчас налицо. Такова, например, формула (все-таки формула, и это в данном случае не плохо) — «воссоздание России несовместимо с существованием большевицкой власти» (курсив подлинника). Одни ее отвергнут, другие примут; но те, кто примут, — никогда не примут примыкающее к ней утверждение мартовской революции, «которая для нас не случайность, а глубокое, органическое, неискоренимое явление русской истории, преемственный итог всего освободительного движения от декабристов до наших дней». Далеко не для всех будет приемлемо и твердо-революционное отношение к советской власти: «Эта деспотическая власть может быть преодолена только силою…»