Дорогой враг - Кристен Каллихан

— Что?

Норт возвращается из тумана мыслей.

— Я просто подумал, насколько вы двое похожи. Ну, в самых элементарных вещах. И Делайла мне все еще нравится больше.

— Как неожиданно.

Он встает, разминая затекшую спину.

— Тебе был дан подарок свыше, Мейкон. Порой это все, что нужно знать. — Он направляется к двери.

— Норт?

Тот останавливается и поворачивается в мою сторону.

— Лиза Браун? Была ли у нее семья? Может, мне следует… не знаю. Должен ли я выразить соболезнования?

Едва заметные морщинки вокруг глаз Норта становятся глубже, когда тот смотрит на меня.

— У нее не было семьи.

— Тогда все и вправду кончено. — Я думаю о Лизе Браун. Женщина, которая по какой-то неведомой причине зациклилась на мне как на своем единственном шансе на счастье. Она умерла в одиночестве. Раньше я наслаждался своим одиночеством.

Но больше я не хочу быть один.

Делайла

Я не могу уснуть. Мейкон где-то там, ему больно, и он расстроен, а я лежу тут в постели. Ситуация настолько кажется неправильной, что впивается в кожу острыми когтями, заставляя отбросить одеяло. Я больше не могу здесь оставаться. Одеваюсь в темноте, беру свою сумочку и ключи. Но когда я рывком открываю дверь кухни, чтобы уйти, то сталкиваюсь лицом к лицу с человеком, которого меньше всего ожидала увидеть. С Сэм.

Никто из нас не произносит ни слова, пока мы садимся за стол. Я наливаю себе стакан воды и делаю огромный глоток, который обжигает горло. Как бы мне ни хотелось поехать к Мейкону прямо сейчас, есть вещи, которые я должна сказать сестре.

— Та гребаная шутка с картофельными шариками. Почему ты так поступила со мной? У тебя было все: красота, популярность, парень. У меня не было ничего из этого. Все, о чем я просила на выпускном, — это повеселиться. И ты забрала у меня это.

Очевидно, сестра не ожидала такого потока слов, и ей требуется мгновение, чтобы отреагировать. Она грациозно склоняет голову набок.

— Я не знаю.

— Ох, чушь собачья. У тебя на все есть причина. Потому что жизнь — игра, верно?

— Потому что я завидовала!

Ее крик ударяет, словно пощечина. Я смотрю на нее.

— Чему? Моему одиночеству? Тому, что меня дразнили всей школой? Из-за того, что я полненькая, невзрачная и обычная? Что из этого ты жаждала получить, Сэм?

Она вытирает глаза.

— Думаешь, ты была невзрачной? Ты была хорошенькой.

— Ох, ради всего святого… по сравнению с тобой я была в лучшем случае чуть ниже среднего. И ты при любом случае напоминала мне об этом.

Сэм хмурится, но потом смеется, словно я ошибаюсь.

— И все же он никогда не смотрел на меня так, как на тебя. Он никогда не говорил со мной так, будто действительно хотел знать, о чем я думаю. Он дал прозвище тебе, а не мне.

— Мейкон? — Я не могу в это поверить. — Он ненавидел меня. Он встречался с тобой.

— Он просто балду со мной гонял. — Она горько поджимает губу. — И есть тонкая грань между любовью и ненавистью. Ко мне он в лучшем случае относился равнодушно. Его внимание привлекала ты. Боже, никто даже не называет его Мейконом, кроме тебя.

Так непривычно видеть ее ревность, что у меня невольно падает челюсть. Я прикладываю усилия, чтобы обрести голос.

— Так это все было из-за Мейкона?

Сэм пожимает плечами и прижимает руку к груди.

— Нет. Не все.

— Тогда что?

— Ты была их любимицей, — шепчет она. — Мамы и папы. Они всегда гордились тобой. — Ее голос приобретает мамин тон. — Наша Делайла снова стала отличницей. Вы пробовали запеканку Делайлы, могу заявить, что она лучшая в пяти округах. Делайла такой особенный ребенок.

Я поражена. Долго не могу вздохнуть.

— Они должны были это говорить. Потому что я была чертовски несчастна и они это знали!

Серо-голубые глаза Саманты, так похожие на мамины, вспыхивают от возмущения.

— Они говорили это, потому что считали так, Ди. Ты не можешь быть настолько глупа. Они любили тебя больше.

— Я даже не была их ребенком! — мой крик вырывается из ниоткуда, больно отдавая в грудь и горло.

— Что? — спрашивает Сэм, сбитая с толку. — О чем ты говоришь?

— Меня удочерили. — Забавно это говорить, учитывая, что она знает.

Сэм тяжело сглатывает, затем делает нерешительный шаг ближе. Ее голос смягчается.

— Ты правда думаешь, что они любили тебя меньше?

— Уже нет. — Разговор с мамой ослабил последние нити сомнений. — Но в то время? Это постоянно сидело у меня в голове. Чудачка Делайла, торчащая, как больной палец, среди вас всех.

Сэм качает головой.

— Черт возьми, Ди. Они выбрали тебя. А я была неожиданностью, они должны были полюбить тебя.

Я грустно смеюсь.

— Не могу в это поверить. Все это время ты ревновала меня к любви наших родителей ко мне и я ревновала тебя к тому же?

Стоя в яркой кухне нашей мамы, мы с Сэм уставились друг на друга, а затем она начинает хихикать.

— Полагаю, все так и было.

Мы обе смеемся, хотя на деле нет ничего забавного. У меня слишком много шрамов, но приятно отпустить это. Сэм успокаивается, делая судорожный вздох, а затем становится серьезной. Она уверенно протягивает руки, и я принимаю ее объятия. От нее пахнет «Шанель» и сигаретами, которые, я знаю, она все еще втихаря курит.

— Прости меня, Ди. Мне так жаль.

— Ты причинила мне боль. — Мне все еще больно.

— Прости, — снова говорит она. Я знаю, что ей правда жаль. Но мне кажется, что этого недостаточно.

— И ты позволила Мейкону взять вину на себя.

Она морщит нос. Раскрасневшаяся и со слезящимися глазами, она по-прежнему выглядит красивой. И по-прежнему защищается.

— Он настоял. В ту ночь, когда он бросил меня, то сказал, что делает это для меня из-за всего того, через что мы прошли, но он покончил с сестрами Бейкер.

Это не совсем то, что сказал мне Мейкон. В версии Сэм Мейкон защищал ее, а не меня. Это снова происходит. Все те старые манипуляции и искажение правды. Я вырываюсь из ее объятий.

— Ты должна была рассказать мне.

— Знаю. — Сэм кусает нижнюю губу.

— Что сделано, то сделано.

При этих словах она сияет.

— И эй, я вернулась и вернула часы, как и обещала.

Неужто она хочет печенье за то, что поступила правильно? Внутри меня все еще больше цепенеет. Сэм моя сестра. Но она стала ужасным человеком.

Она не желает встречаться со мной взглядом.

— Было глупо брать часы. Никто их не купил… — Она