Пятый арлекин - Владимир Тодоров

Игин хоть и убедил себя в том, что не сразу выйдут на него, тем не менее, руки лихорадочно выгребали из письменного стола различные бумаги, записные книжки, листки с пометками. Все это складывалось в полиэтиленовый мешочек для дальнейшего уничто­жения. Хотя он всегда соблюдал в записях конспирацию на всякий случай, а все же любая пометка могла быть прочтена и расшифро­вана. Взять хотя бы такую: Ал. Кон. ик. эм. пост. 12,5 см. Конечно, для непосвященного подобная запись не имеет ровно никакого смыс­ла. А уж специалист разберется, что это не что иное, как икона в серебряном окладе с эмалью постниковской работы, которую Игин продал Алексею Константиновичу Шкурскому, директору автобазы, за двенадцать с половиной тысяч рублей. А расшифровав и узнав, кто такой Алексей Константинович, следователь естественно зада­стся дополнительным вопросом: как может Алексей Константинович при окладе двести рублей и наличии немалой семьи позволить по­купку, затратив на нее средства, равные его зарплате за шесть лет работы? И вот за одну эту запись загудит под фанфары Игин не меньше чем на семь лет за махровую спекуляцию. А вычисли всю его остальную деятельность да торговые связи с Глайдом и Битовым, то пятнадцать лет изоляции от общества за большое счастье пока­жутся, потому что гнал Игин различные ценности не штуками, а целыми партиями. Вот откуда суета и нервозность. Пока Олег Ми­хайлович Карнаков был в порядке, спокоен был и Игин, да до такой степени, что некоторую осторожность забыл. И вдруг все это бла­годенствие лопнуло в одно мгновение, треснуло, полезло по швам, растеклось, разлилось и запахло вонью изо всех углов. Заметались, словно очумелые, неживлевы, Красновы, игины, даже адвокат Вере­сов и тот струхнул, неизвестно почему: ведь он-то всегда был выше всяческих подозрений, а струхнул! А о Кольцове Борисе Ивановиче и говорить нечего: тот вообще сразу обзвонил из автомата всех своих оптовых потребителей и предупредил строго-настрого не выходить с ним на связь до особых распоряжений. Те люди все матерые, про­шедшие не одну исправительно-трудовую колонию, естественно по­интересовались, надолго ли такая страховка. И чувствительный Ко­льцов, чуть не всхлипнув, ответил, что возможно навсегда, и более того, кажется, всем пришла крышка, не подозревая, что этим за­родил сомнение у коллег по преступному бизнесу в своей твердости, а значит подписал смертный приговор до суда и следствия. Да и было отчего струхнуть Борису Ивановичу, 31- ая ведь, что при рас­следовании потянет на высшую меру наказания безо всяких сом­нений у судьи или народных заседателей.

И Краснов тоже не сомневался, что в случае чего, с учетом его последнего преступления, на пятнадцать лет рассчитывать не стоит. Вот только Семен Михайлович Неживлев, хоть и не допускал окон­чательно мысли о возможном аресте, все равно в иные минуты тоже подсчитывал, во что обойдется ему его подпольная антикварная и коммерческая деятельность. Выходило — не более чем на двенад­цать. Но это по скромным подсчетам, без учета его связей с Нор­тоном Глайдом, потому что сбагрил он через границу художествен­ных ценностей тоже никак не меньше, чем на миллион долларов. Ценностей, которые украсили особняки весьма обеспеченных деяте­лей разного рода, от политики до биржи, в Aмерике, да и в других капиталистических странах. Это были те самые ценности, которые могли бы быть выставлены в залах Русского музея, Третьяковки или Эрмитажа. Так что на пятнадцать, если повнимательнее разобрать­ся, никак не выходило. А когда струхнул Семен Михайлович, чув­ствуя реальную опасность, то не задумываясь и на шпионаж пошел, лишь бы вырваться, поскорее ощутить под ногами иную почву, где не надо отвечать за преступления перед собственной страной, и где, наоборот, все, что сделано против, зачтется и даже вознаградится. И ничего удивительного в его шаге нет, потому что от различного рода авантюр, спекуляции, да и вообще от любого нечистоплотного занятия до подобного преступления — один шаг. Так что созрел Семен Михайлович для такого шага, просто случай не подворачивал­ся проявить себя еще и в этом амплуа. Чувствовал Семен Михай­лович давно, что задыхается в собственной стране, где порядочному дельцу развернуться трудно, и более того, даже имея солидный капитал, нельзя показать себя в полном блеске или расколотить, к примеру, для собственного удовольствия или самовыражения пару зеркальных проемов в ресторане «Прага». «Человек, сколько стоит это трюмо? Тысячу? На, и дай пустую бутылку из-под шампанско­го!». Известная фраза, а ведь рано списывать ее в словарный архив, пока существуют желающие, пусть даже подпольно, материализо­вать ее.

Ровно через сутки после встречи с Неживлевым, Нортон Глайд на другой квартире встретился с Красновым, родственником или просто однофамильцем кровавого генерала. Этот факт не имеет ни­какого значения, потому что Краснов мог носить любую фамилию и сущность его от этого нисколько бы не изменилась. Александр Григорьевич держался спокойно и деловито, стараясь прощупать Глайда по поводу оказания содействия в бегстве за границу в любом состоянии: сидя, стоя, лежа в багажнике, сложенным вчетверо, лишь бы скорее исчезнуть и выжить любым образом. Ни перед каким преступлением не остановился бы Краснов, только гарантируй ему бегство на Запад. Нортон Глайд был душевно более расположен к Краснову, нежели к Неживлеву, потому что считал того выскочкой, сумевшим нажиться благодаря имени тестя, создавшему, не сознавая этого, климат вседозволенности Семену Михайловичу, и, конечно же, благодаря Краснову. А вот господин Краснов создал себя сам в полном соответствии с идеалами самого мистера Глайда, о которых, если начать речь, то не хватит и несколько страниц, чтобы описать, что мог позволить себе Нортон Глайд, лишь бы обеспечить благо­получие. Легче будет отделаться одной фразой: не было в его жизни ничего святого, что он не посчитал бы возможным продать за любую валюту по ее твердому курсу.

Глайд и Краснов курили и молчали, и молчание неожиданно затянулось, так во всяком случае показалось Александру Григорь­евичу, и он незаметно занервничал.

— Скажите, Григор,— так Глайд величал Краснова, откинув пять последних букв его имени,— а как вы расцениваете нынешний психологический климат в стране? Я имею ввиду массы...

— Да вы что, с ума сошли, господин Глайд?— не выдержав, взорвался Краснов,— я на волоске вишу, а он, видите ли, имея дипломатическую неприкосновенность, психологией занялся. Более подходящего времени не нашлось!

Разговор с Глайдом явно не получался. Глайд юлил, уходил в сторону и, вообще, вел себя, с точки зрения Краснова, странно. «Значит, Семка, сволочь, обошел,— подумал Краснов,— убью!»

— Григор, успокойтесь, пожалуйста, и сядьте на стул. Вот так. Нортон Джерри Фитцджеральд Глайд за свою далеко не короткую жизнь никогда и ни при каких обстоятельствах вопросов, не име­ющих прямого отношения к делу, не задавал. И мой теперешний вопрос тоже существенен для меня. Но раз вы нервничаете, перей­дем ближе к делу, которое, как я понимаю, вас интересует гораздо больше, нежели все остальное. Кстати, я понимаю и даже знаю, почему вы так суетитесь: у вас горит под ногами ваша родная земля, но я могу вам помочь. Условия жесткие, но зато стопроцентная гарантия. Я смогу помочь вам, вы мне нужны будете и там, но...

— Что от меня требуется?— Краснов каждой клеткой своего тела устремился навстречу Глайду, желая чуть ли не мгновенно выполнить все условия, которые поставит ему матерый разведчик, aэто так — Краснов ни минуты не сомневался.

— Ваш друг Сэм Неживлев уже встречался со мной...— Глайд выдержал паузу. Он видел, как больно задело сообщение мнитель­ного Краснова.— Да, встречался и обговорил условия, на которых я окажу ему помощь в переброске его значительного богатства на Запад. Я все перевезу путем существующих дипломатических кана­лов. И за это возьму ровно половину.— Нортон Глайд снова сделал паузу, проверяя реакцию,— а Сэм организует туристскую поездку во Францию, где его встретят мои люди. Результат отстранения от должности Карнакова и арест его референта еще не скоро коснется вас или Сэма, так что время есть. Если только за вами нет так называемых «мокрых дел». Так, кажется, ваш уголовный мир на­зывает убийство.— Глайд ввернул фразу по поводу убийства только потому, что запомнил реакцию Неживлева на аналогичные слова.— И повторяю, если только за вами или за кем-нибудь из ваших ближайших помощников или друзей нет убийства.

Краснов немедленно напрягся, и Глайд, также немедленно это отметил.