Пятый арлекин - Владимир Тодоров

— Впрочем, Сэм, я передумал: не одну треть, а ровно половину. Это бесповоротно, но зато с гарантией. С полной гарантией, мы ведь будущие компаньоны! Не так ли?

— Какая ты сволочь, Норт,— только и прохрипел Неживлев, откидываясь на спинку кресла,— ты понимаешь, что загнал меня в угол... Впрочем, взывать к твоей совести бесполезно. Ты уверен, что без твоей помощи мне не обойтись, так оно и есть на самом деле... Но какие ты мне выдашь гарантии, что твой человек не пришьет меня в том же Париже и ты не станешь единственным владельцем всего, что у меня есть? А?—и Семен Михайлович сумасшедшими глазами посмотрел на Глайда, потрясенный собственным провиде­нием.

— Дурачок ты, Сэм,— почти ласково сказал Нортон Глайд, но тот, кто хорошо знал этого человека, сразу бы почувствовал, что его ласковый тон предвещает смертельную опасность для того, к кому он относится..,— мне мое имя в определенных кругах гораздо дороже, нежели все твое богатство. А вот на половину я честно претендую. Более того, мы юридически оформим наши деловые от­ношения и станем компаньонами. У тебя же здесь останутся огром­ные антикварные связи и мы через наших людей будем изредка использовать их. То, что сейчас происходит у вас в стране, долго не продлится: обычная кампания по очищению общества от подполь­ных миллионеров и взяточников.

— Оставь в покое нашу внутреннюю политику, не тебе в ней разбираться,— зло проговорил Неживлев, уязвленный снисходи­тельным, ласковым тоном Глайда,— как это будет выглядеть юри­дически, мы что — пойдем в нотариальную контору?— он криво усмехнулся, чувствуя ненависть к холеному пройдохе из посольства.

— Мы оформим это письменно, и если я тебя потом обману, ты отдашь копию в любую нашу газетенку, они будут только рады смешать меня с грязью. У нас это любят, ты еще за это получишь тысяч пять долларов. И мне тогда не сдобровать. Теперь понял, что я веду честную игру?

— Скажи мне, Норт,— Семен Михайлович немного успокоился (сумел все-таки кадровый разведчик провести матерого жулика, но дилетанта в подобных ситуациях),— Краснов тебе не звонил?

— Нет, не звонил, но даже если бы и звонил, то помогать я ему не стану. Я не пересылочное бюро. Тебя — да, а он пусть выкручива­ется сам. И ни слова ему о нашем соглашении. Понятно?

— Понятно, это в моих же интересах.

— Когда я смогу ознакомиться с содержимым сейфа? Желатель­но поскорее. Отправь свою красотку куда-нибудь на юг. Без нее все будет сделать значительно легче.

— Отправлю, тем более, что она в последнее время жаловалась на усталость.

— Усталость?—  Глайд, зная семейную жизнь Неживлева, иск­ренне удивился,— она что, устроилась на работу?

— На какую еще работу, просто устала от жизни...

— Тогда отправляй ее немедленно, за время ее отсутствия ты укатишь в турпоездку. За две недели, если дернешь связи тестя, ты свободно будешь в Париже. Больше не тяни, иначе я не смогу выдать никаких гарантий твоей безопасности. Чекисты, если только выходят на след, все делают основательно, это только в наших детективных романах они выглядят круглыми дураками. Ты ведь помнишь на­шумевшее дело полковника Пеньковского? Знаешь, сколько работ­ников нашего посольства «спалилось» тогда? А считали, что все проходит чисто и никакой слежки. Так что, торопись. Искренний совет.

— Норт, тебе нужны фотокопии документов из сейфа или сами подлинники?

— Подлинники, дорогой Сэм, только подлинники. Не суетись, пока их хватятся, ты уже будешь сидеть на Монмартре и пить «мартель». Впрочем, лучше ты будешь сидеть на тайной квартире, чтоб не светиться. А потом — в Штаты. Кстати, тесть твой случайно не в Афганистане?

— Нет, в ГДР.

— Жаль, а то бы можно было сделать идеальную игру. Ладно, и это неплохо. Что-нибудь придумаем. Постарайся, чтоб через пару дней твоей жены в квартире и духу не было. И сразу — к делу. Все. Вот тысяча долларов, а то расписался, а денег не получил. Это, по нашим понятиям, очень плохо. Такая рассеянность не приветст­вуется среди акул Уолл-Стрита!— рассмеялся, довольный собствен­ной шуткой, Глайд. Давно в его шпионской и коммерческой дея­тельности не было такой фантастической удачи: больше миллиона в кармане и содержимое сейфа действующего генерала! Он незамет­но отвернул голову и сплюнул через плечо. Как и большинство католиков он был очень суеверен, сотрудник посольства Нортон Глайд, он же Вейцман, Шульц, Гринбаум и прочие имена, которые прикрывали его шпионскую деятельность в ряде европейских стран, естественно, включая и социалистические. ЦРУ своих шпионов в подставных именах не ограничивало...

В тот же день Вероника Рожнова, подъехав на такси к загород­ной даче Олега Михайловича Карнакова, безуспешно прождала его более полутора часов под холодным дождем, одетая в одно лишь легкое полупрозрачное платье (с учетом его необыкновенной эффек­тности и прогноза погоды, обещавшего в тот день двадцать три градуса выше нуля, и, по обыкновению, не совпавшего с реальной температурой). Поначалу, то есть в первые полчаса ожидания, Веро­ника на что-то надеялась, потом в ней зародилась обыкновенная бабья злость: наобещал, наговорил и пропал, а может и того хуже — надсмеялся, а сейчас из окна соседней дачи с приятелем наблюдает за провинциальной дурой, которая поверила, что можно за одну встречу получить в награду бриллиантовое кольцо, «Подлец!— шеп­тала вслух Вероника, идя по шоссе в сторону города. Ее обгоняли легковые машины, некоторые замедляли ход или же вовсе в откры­тую останавливались, приглашая подвезти, но Вероника, ослеплен­ная ненавистью, не замечала их, да и не хотела замечать.— Все вы на одно лицо, кобелины проклятые!— выкрикивала она в отчаянии, к тому же боясь простудить легкие. Болезней она очень опасалась, думая, что любая из них может отложить отпечаток на ее красоту.— Кому я буду нужна больная и некрасивая? Даже разлюбезный Рож­нов и тот откажется от меня и найдет другую. В провинции красивых женщин тьма, и каждая хочет вырваться в столицу...»

Устав от непривычной ходьбы. Вероника все же села в «Жи­гули», но всю дорогу молчала, несмотря на то, что шофер с модной козлиной бородкой томно растягивал гласные и всячески пытался соблазнить красивую пассажирку. Он даже не взял с нее денег, надеясь хоть этим произвести на нее благоприятное впечатление. Но Вероника не обратила на этот широкий жест никакого внимания и молча вбежала в подъезд. Она ворвалась в квартиру и закатила истерику несчастному романисту, ломающему голову над тем, куда запропастилась его жена, обычно предупреждая даже о коротких отлучках из дома. Но в этот раз Вероника, окрыленная призрачными надеждами на будущую волшебную жизнь, не посчитала нужным предупредить Петра Николаевича или хоть как-то оговорить свое отсутствие. Она немедленно сбросила с себя в коридоре остывшее холодящее платье и быстро забралась в ванную комнату под горячий туш. Затем, отойдя от всего пережитого, неожиданно ощутила лю­бовь к своему непрактичному слабому Рожнову, старающемуся под­ражать таким сильным людям, как мерзавец Карнаков или Краснов. Ее в тот вечер тоже покоробили их действия в отношении без­защитного Горина. Она прижалась к Петру Николаевичу и горько заплакала, приговаривая сквозь слезы, что сделает его великим писателем, что всю свою дальнейшую жизнь она положит на семейный алтарь, чтоб он только мог спокойно творить и выпустить собрание сочинений. Обласканный Рожнов, хотя и не понимал причины такой внезапной перемены по отношению к нему, все же был очень поль­щен и даже поклялся в душе избавиться от случайных связей и, в свою очередь, сделать жизнь преданной Вероники счастливой и без­облачной, заработать много денег и перестать зависеть от всяких неучей, вроде Краснова или ему подобных.

Заплаканная Вероника уснула на плече Петра Николаевича и он, ощутив себя от этого простого естественного положения силь­ным, почему-то вспомнил Сашеньку Караваеву. «Хорошо бы ее по­видать и поговорить,— с тоской подумал Петр Николаевич, потому что рядом с порядочными людьми и сам ощущал себя, пусть нена­долго, тоже порядочным, способным на хорошие бескорыстные дела и поступки.— Хоть бы адрес спросил у нее,— рассеянно рассуждал Рожнов, поглаживая с нежностью волосы уснувшей Вероники.— Чудная ты моя, славная, я тебя, оказывается, недооценивал, твою преданность, заботу обо мне. Собрание сочинений моих ждет... Глу­пенькая провинциалочка, да кто же выпустит при живом человеке собрание его сочинений... Вот умру, тогда конечно все забегают, засуетятся, тогда я им всем не конкурент. Постой-постой, а где же тебя носило с самого утра?!— вдруг встрепенулся, расслабленно предавшийся мечтаниям о собственном будущем живой классик Рожнов,— впрочем, имею ли я право на вопросы, когда сам живу в моральной грязи? Но ведь так было не всегда...— Вспомнил себя Петр Николаевич в юные годы, когда на слете молодых начинающих писателей читал придуманный им рассказ про винтовочную гильзу, найденную в лесном, заросшем травой окопе, с запиской погибшего солдата, почти что ровесника Рожнова. «Мама,— писал солдат перед смертью,— мы с тобой не свидимся, но моя смерть приблизит нашу Победу. Пусть хоть на один час или одну минуту. Обнимаю тебя. Навсегда твой Саша». Он читал и сам чуть не плакал, и зал искренне откликнулся на его рассказ аплодисментами, некоторые пожилые женщины плакали, каждая вспоминая о своем. Рожнов же отнес это за счет проникновения своего таланта в людские души. Его стали охотно и много печатать, он чувствовал себя на вершине славы, ревниво относился к малейшей критике в его адрес по поводу оче­редного произведения. На последнем курсе литинститута написал роман о строителях нового города в степи. Роман был лживым от начала до конца. Петр Николаевич прожил в этом городе три дня, но он уже тогда знал, что и о чем нужно писать, чтоб это понра­вилось редактору и издательству, и, естественно, общественности. Идея романа, проникнутая пафосом строительства новой жизни и верой в будущее, была наверняка созвучна задачам эпохи, но Рож­нов не верил ни одному своему слову и в душе презирал своих героев, променявших теплые уютные квартиры на морозную не­обжитую степь.