Царь и Бог. Петр Великий и его утопия - Яков Аркадьевич Гордин

«Фактор Екатерины»…

Когда в ночь на 19 января 1730 года члены Верховного тайного совета толковали о возможных претендентах на русский престол, то князь Дмитрий Михайлович Голицын, о котором у нас пойдет речь в связи с «делом» Алексея, твердо заявил: «Мужская отрасль императорского дома пресеклась, и с нею пресеклось прямое потомство Петра I. Нечего думать о его дочерях, рожденных до брака с Екатериной. Завещание же Екатерины I не может иметь для нас никакого значения. Эта женщина низкого происхождения (Голицын выразился гораздо резче, но сохранился смягченный вариант. – Я. Г.) не имела никакого права воссесть на российский престол, тем менее располагать короной российской».

Нет сомнения, что князь Василий Владимирович вполне разделял отношение князя Дмитрия Михайловича к «женщине низкого происхождения», от которой в значительной степени зависели их судьбы, и, участвуя в ночном совете, вполне согласился с оценкой Голицына.

Он остался верен себе и при Анне Иоанновне.

Главные инициаторы ограничения самодержавия в 1730 году, и Голицын, и Долгорукий, мечтавшие, помимо прочего, оградить свое человеческое достоинство от властного самодурства, жестоко за это поплатились.

Через год после воцарения новой императрицы князь Василий Владимирович был арестован и отправлен в ссылку. Его раздражала вздорность и некомпетентность Анны, и в разговорах с близкими людьми, а возможно, не только с близкими, он этого не скрывал.

Обвинение выглядело так: «Бывший фельдмаршал князь Василий Долгорукий, который, презря Нашу к себе многую милость и свою присяжную должность, дерзнул не токмо Наши полезные государству учреждения непристойным образом толковать, но собственную Нашу императорскую персону поносительными словами оскорблять, в чем по следствию дела изоблечен».

Если князь Василий Владимирович не скрывал своего презрения к дочери царя Ивана V, то легко себе представить, что он чувствовал по отношению к Екатерине.

Но причины, по которым он оказался в скрытой, но несомненной оппозиции к благоволившему к нему царю-демиургу, наверняка не сводятся к охранению личного и родового достоинства. Несмотря на кажущееся обилие материала, мы достаточно приблизительно представляем себе фундаментальные механизмы происходящего. Мы оперируем тем, что оказалось на поверхности. Вот если бы мы знали содержание многочисленных разговоров генерала и наследника… Но мы их не знаем.

Но мы знаем, что князь Василий Владимирович в 1730 году решительно поддержал идею «кондиций», резко ограничивающих власть монарха, а затем и проект князя Дмитрия Михайловича, по которому аристократический орган, контролирующий монарха и осуществляющий реальное управление государством, в свою очередь контролировали две палаты представителей сословий.

И это многое объясняет.

Но нет точного ответа на вопрос – почему Петр пощадил князя Василия Владимировича при его явной виноватости? Можем только предполагать.

Вряд ли князь в разговоре с царем сообщил ему, как утверждает де Би, нечто напугавшее Петра. Вряд ли Петр устрашился бунта гвардейцев в защиту своего командира. Можно предположить, что свою роль сыграли два фактора – прошлые заслуги князя и его принадлежность к мощному клану Долгоруких. И если бы Петр был в этом случае последователен, то ему предстояло бы всерьез разбираться и с другими Долгорукими, чьи имена фигурировали в показаниях как Алексея, так и других подследственных.

Против князя Михаила Владимировича Долгорукого было лишь показание Авраама Лопухина. Лопухин говорил Долгорукому, что народ России слишком отягощен, а порядка в стране нет. И князь не возражал. Этого оказалось достаточно, чтобы сенатора князя Михаила Владимировича арестовали. В конце концов он отделался ссылкой.

Куда серьезнее была ситуация с главой Сената и старейшиной родового клана – князем Яковом Федоровичем Долгоруким. Его связи с наследником и симпатии к нему были безусловны, и недаром европейские дипломаты считали князя Якова Федоровича главой «партии наследника».

На первом же допросе под пыткой, 11 февраля 1718 года, Кикин, в частности, сообщил, что, кроме него, советовал Алексею не ездить к отцу князь Яков Федорович Долгорукий.

А когда царевич все же отправился в Европу, не предупредив своих друзей – кроме Кикина и Ивана Большого Афанасьева, – что не намерен прибыть к отцу в Данию, а задумал нечто совершенно иное, князь Яков Федорович, уверенный, что Петр постарается не оставить сына в живых, воспринял это трагически и не скрывал этого.

Царевич Сибирский показал на допросе: «При отъезде царевича отсюда в чужие края были здесь слезы превеликия: князь Яков Федорович Долгорукий так по нем плакал, что затрясся».

Сам Алексей 16 мая дал важные показания:

В сенаторех я имел надежду таким образом, чтобы когда смерть отцу моему случится в недорослых летех братних, то б чаял я быть управителем князю Меншикову, и то б было князю Якову Долгорукому и другим, с которыми нет согласия с князем, противно.

И понеже он, князь Яков, и прочие со мною ласково обходились, то чаю, когда б возвратился в Россию, были б моей стороны.

К сему же уверился я, когда при прощании в Сенате ему, князю Якову, молвил на ухо: Пожалуй, меня не оставь, и он сказал, «что я всегда рад, только больше не говори, другие-де смотрят на нас». А преж того, когда я говаривал, чтоб когда к нему приехать в гости, и он говаривал: «Пожалуй, ко мне не езди; за мною смотрят другие, кто ко мне ездит».

А противность вышеупомянутую признавал я от явной их противности с князем и надеялся, что к нему и все другие Долгорукие пристанут.

Когда были арестованы князь Василий Владимирович и князь Михаил Владимирович, то князь Яков Федорович впал в панику и написал Петру послание – мольбу о пощаде. Поскольку близость его к наследнику была известна, то частый бредень сурового дознания по логике событий должен был захватить и его.

Премилосердый Государь!

Впал я злым несчастием моим Богу и человекам в ненавистное имя злодейского рода. А в том утверждаюся единым им сердцеведцем, создателем моим, и чистою совестию: ибо неколебимо весь мой род пребывал от начала и доныне, в чем свидетельствуют и дела.

Далее князь Яков Федорович перечислил все заслуги Долгоруких перед престолом и те несчастья, которые они за свою верность претерпели, включая гибель его родственников во время стрелецкого мятежа 1682 года.

«Ныне принужден я недостойным моим воплем отягчать вашего величества дрожайшие ушеса: приклони, Господи, ухо твое и услыши глас раба твоего, в день зла моего вопиюща к тебе!»

Это прямая цитата из Священного Писания. Князь совместил тексты из двух псалмов Давида, о чем мы говорили в главе «Царь. Бог. Феофан».

Затем он переходит к ситуации конкретной: «Вижу ныне сродников моих, впавших в некое погрешение аще дела их