На железном ветру - Виктор Егоров

15

Ненависть, как и любовь, питается надеждой. Когда надежда на отмщение пропадает, ненависть начинает чахнуть подобно траве во время засухи. Она остается в памяти, но не в сердце. Там, где раньше было бескомпромиссное «Я ненавижу» и это не требовало ни объяснений, ни доказательств, теперь гнездилась привычная мысль: «Я должен ненавидеть потому-то и потому-то». И в один прекрасный день человек вдруг убеждается, что совершенно равнодушен к предмету своей ненависти.

Пока эмиграция была организованна и целеустремленна, пока бравые галлиполийцы бряцали оружием, не словесным, разумеется, а огнестрельным, пока генерал Врангель назначал более или менее точные сроки выступления на помощь восставшей России, а эмиссары генерала Кутепова наводняли Страну Советов, пытаясь создать условия для восстания, Александр Лаврухин всего себя отдавал борьбе, его сжигала ненависть к большевизму, ко всему, что напоминало «чумазую Совдепию».

Но с годами таяли надежды.

Старело и разбредалось эмигрантское воинство. Спускались по дешевке шашки и видавшие виды офицерские «шпалеры». Дробились организации. Мельчали задачи. Мельчали люди. Усиливались разногласия между лидерами. Каждый помышлял только об упрочении собственного влияния, искал в приспешниках личной преданности, а не преданности делу. Понятия чести, боевого товарищества становились анахронизмом. Соперники не щадили друг друга. Пал от руки убийцы «герой» белого движения генерал Кутепов.

Лаврухин не относился к тем немногим, кто, закрыв на все глаза, продолжал грезить крестовым походом против большевиков. Склонный к трезвым оценкам, он понял, что белое движение кончилось. Существовали эмигрантские группы и комитеты, издавались газеты и даже литературный альманах, но движение как самостоятельная политическая сила умерло. И не без горечи Лаврухин должен был признаться себе, что его живая, горячая ненависть к Советам, к большевикам вообще также умерла. Что ж, они победили. Не только как военные, но и как дипломаты. Почти во всех европейских столицах находились советские посольства. Если во времена полной изоляции с ними ничего нельзя было поделать, то теперь и думать нечего. По-видимому, дни свои ему суждено закончить на чужбине. Надо устраивать жизнь основательно. Проще всего вылететь из седла, труднее утвердиться в седле.

В 1926 году Александр Милиевич, которому исполнилось тридцать три, женился на сорокалетней вдове Алине Ферро. Принадлежавший ей пятиэтажный дом, где он снимал две комнатушки на пятом этаже, искупал разницу в возрасте. Главную роль в этом браке сыграл Юрий. Бездетная мадам Ферро привязалась к белокурому кудрявому ангелочку, как к сыну, что и побудило ее связать свою судьбу с человеком, не имеющим гражданства, а следовательно, и будущего.

Александр Милиевич придерживался другого мнения. Он видел — с деньгами можно достичь всего. Значит, надо добывать деньги, сколотить солидный капитал. Богатому человеку какая страна откажет в гражданстве?

Прежде всего он принял фамилию жены и стал Александром Ферро. О прошлом он предпочитал помалкивать, по-французски говорил чисто, и деловые люди принимали его за соотечественника. Легальных путей приобретения богатства для человека без гражданства было немного, и скорого обогащения они не сулили. Александру Милиевичу деньги требовались сейчас, немедленно. Ждать? Такой роскоши он не мог себе позволить. Всю свою недюжинную энергию и волю, широкие связи он употребил на то, чтобы проникнуть в мир подпольных дельцов. Одновременно подбирал помощников. Он знал, кто ему нужен: люди, потерпевшие крушение, все потерявшие, выброшенные на дно жизни, обозленные, а потому готовые на все. Еще лучше, если за ними водились грешки, которые следовало скрывать от полиции. Первым был Шевелев — настоящая фамилия Курдюмов, — бывший поручик, доброволец марковского полка. Поручик служил «вышибалой» в тайном доме свиданий. Незадолго перед тем при попытке ограбления он пырнул ножом какого-то старика и скрывался от полиции.

К тому времени Лаврухин познакомился с Эммой Карловной, чей альтруизм грешно было не использовать для дела. Курдюмов прожил у нее более месяца, получил документы на имя Шевелева и стал служить новому хозяину верой и правдой.

Затем в сети попались супруги Сенцовы. Из-под моста через Сену, где ночевал, извлечен был Малютин — некогда жандарм, а теперь официант, отсидевший свой срок за совращение несовершеннолетних; из монмартрского кабака, где пропивал последние штаны, — безработный шофер такси Ребров; из больничного садика, где он раздумывал, каким способом покончить с собою, — Черепанов, безработный грузчик, у которого от истощения умерла дочь.

Их было много, обломков белоэмиграции, и для каждого находилось дело.

Супруги Сенцовы под видом семейного пансионата содержали тайный игорный клуб. Финансировал предприятие Лаврухин и, естественно, получал восемьдесят процентов прибыли.

В начале тридцатых годов в Париже резко возросло потребление наркотиков. Немалые усилия к тому приложил Александр Милиевич. Через знакомых дельцов в Марселе он установил связь с тайными оптовиками и от первой же партии кокаина и морфия, реализованной Малютиным, получил изрядный куш. Дальше дело пошло как по маслу. Малютин оказался ловким человеком. Он, конечно, воровал, но Александр Милиевич мирился: не самому же продавать наркотики. Он стоял в стороне, и за это следовало платить — закон подпольной коммерции.

Давно уже он имел текущий счет в банке, сделался фактическим владельцем двух русских ресторанов, через жену приобрел перспективные участки под застройку в Аньере и Обервилье.

Ни мадам Ферро, ни Юрий не знали об истинных источниках его обогащения.

Его ближайшие помощники и телохранители Шевелев и Черепанов считались компаньонами и друзьями. А Ребров, лысый, флегматичный на вид человек, когда был приобретен автомобиль, получил место шофера.

Шевелев выполнял самые рискованные и опасные поручения. Поводов для них подпольная коммерция давала достаточно. Когда конкурент Малютина, по прозвищу Алжирец, задумал руками полиции освободить для себя рынок, он исчез. Только Александр Милиевич да его телохранители знали о печальной судьбе Алжирца.

И Ребров и Черепанов побаивались Шевелева. Знали: заподозри хозяин любого из них в предательстве, и Шевелев, не задумываясь, отправит на тот свет.

Бывшего марковца Лаврухин подкармливал больше других. Он отдавал себе отчет в том, что имеет дело с подонками, и старался держать их в страхе. Не склонный лицемерить перед собою, он понимал, что и сам стал подонком. Об этом свидетельствовал простой факт. Если Шевелев и вызывал у него отвращение, то повинна в том была манерная русская речь Шевелева, но отнюдь не его натура убийцы. Совесть, однако, не мучила Лаврухина, ибо им руководили две проверенные истины: деньги не пахнут, с волками жить — по-волчьи выть. И только в редкие минуты раздумий и воспоминаний он ощущал жгучую, надсадную грусть.