G.O.G.R. - Анна Белкина

Серёгин снова собрал в вестибюле всех медсестёр, докторов, санитаров, охранников, уборщиков. Чтобы опросить их, ушло часа три. Но и этот долгоиграющий допрос не дал ничего, кроме пустопорожних ответов: «Не знаю», «Не видел(а)», «Не проходил». Не выходил Свиреев — Шубин из палаты сам, и никто не выводил его насильно — словно в воздухе растаял. Пётр Иванович даже показывал им фоторобот «адского» «Поливаевского мужика». И получил то же самое: «Не знаю», «Не видел(а)», «Не проходил». Словно бы действительно, Шубин этот не человек, а какой-нибудь дух или призрак.

Глава 118. Грибок под соусом «Наскоста(1)»

На следующий день Пётр Иванович уже просматривал результаты всех экспертиз, которые были проведены в палате Шубина — Свиреева, а так же — результаты медицинского обследования Соколова, Борисюка и гипнотизёра Лисичкина. А результаты были ошеломляющими… нет, они просто разили наповал! Эксперты не нашли никаких следов того, кто бы мог похитить Свиреева! Он не оставил ни единого отпечатка — даже на ручке двери — и не наследил на полу. Вообще, будто бы не пришёл, не зашёл, как заходят люди, а материализовался из ниоткуда. И сразу же в голову Петра Ивановича начала забираться невероятная фантастика: «Он не пришёл, а просто появился» — так говорил Карпец. Потом появился «Поливаевский мужик», который будто бы умеет летать, и Анна Лютченко, которая мистическим образом преодолела дружинников и — опять затерялась, забрав вещички. А потом — вспомнилась видеосъёмка из «Дубка», где Тень вдруг исчезает из кадра до того, как до него долетит пуля «Кашалотовой креветки». Кстати, экспертиза плёнки монтаж не нашла — всё верно и, если верить этой записи, то мистический незнакомец по кличке Тень умеет растворяться в пространстве…

А может быть, в палату и не проникал посторонний. Тогда Шубин самостоятельно дематериализовался, поборов запертую дверь и охрану.

Лисичкина никто не бил — так же, как и Борисюка с Соколовым. Ни у кого из них не осталось никаких побоев, и головки у всех троих оказались здоровые и чистенькие. То есть, их не оглушили, а просто заставили заснуть. Серёгин скрипел мозгами, а гипнотизёр Лисичкин в это время, несмотря на то, что сам оказался потерпевшим — сидел в свободном кабинете и пытался добиться от Борисюка, Соколова и Никольцева каких-нибудь показаний. Плохо, что он не умеет гипнотизировать сам себя…

Пётр Иванович подпёр голову двумя руками и уже глядел на разложенные перед собою на столе бумаги, как на каких-то проклятых врагов, которые не дают ему полноценно жить и работать. Надо же такое — привидения проказничают…

Вдруг где-то в коридоре внезапно зародился некий гвалт, началось хлопанье дверей, затопотали шаги, загудели голоса. Потревоженный Серёгин вздрогнул, вскинул голову, и тут же гвалт из коридора ворвался к нему в кабинет, начавшись с громкого скрипа двери. Порождал его гипнотизёр Лисичкин. Столкнув с дороги дверь, он неожиданно вырос на пороге и, размахивая руками, начал кричать:

— Да что же это такое, господи, боже мой?! Я уже ничего не понимаю! Я уже ничего не могу!

Он подскочил к столу Серёгина и шваркнул некую захватанную и мятую бумагу прямо на результаты экспертизы из палаты Шубина.

— Что случилось, Лисичкин? — опешил Пётр Иванович, привстав из-за стола.

— А вы посмотрите! — пискнул Лисичкин, сделав такое лицо, словно бы наелся протухших яиц.

Серёгин осторожно взял бумагу Лисичкина и поднёс её к глазам. С одной стороны листа шариковой ручкой нацарапан корявенький рисунок: свинюшка с лисьим хвостом и подпись: «Лисичкин».

Серёгин не нашёлся, что сказать, и только вопросительно уставился на взмокшего гипнотизёра.

Лисичкин принялся отчаянно объяснять, выкрикивая и жестикулируя. Пётр Иванович понял его с трудом. Оказалось, что «Мефистофель Фаустович» пытался заставить Борисюка под гипнозом нарисовать того, кто заходил в палату пропавшего Свиреева — Шубина. А Борисюк изобразил вот эту карикатуру.

— А теперь переверните её! — потребовал Лисичкин, скрестив руки на груди, словно император Бонапарт.

Пётр Иванович послушно перевернул и увидел, что с другой стороны листа Лисичкин плохим, пропускающим стержнем нацарапал заявление об уходе.

— Но?.. — попытался спросить Серёгин, но Лисичкин опередил его, издав такую речь:

— Я здесь уже совсем выдохся! Я похудел на восемь килограммов! Я не могу понять, что с ними сделали, я не знаю, почему они исчезают! У меня теперь кошмары! Этот ваш Интермеццо только блеет, а меня едва не убили из-за вашего бомжа! Я увольняюсь, потому что не могу работать в таких условиях!!

Пётр Иванович пытался объяснить Лисичкину, что он не рассматривает заявления об уходе, что с таким заявлением нужно идти к начальнику. А ещё — посоветовал обиженному гипнотизёру переписать заявление хорошей ручкой на чистый лист. Начальник райотдела Недобежкин страдал дальнозоркостью, читал в очках и не переносил блеклые чернила. Но Лисичкин никак не хотел внимать голосу разума в лице Серёгина, а твердолобо настаивал:

— Подпишите, я больше не могу!

Серёгину ничего больше не оставалось, кроме как накарябать под косолапым текстом Лисичкина витиеватую безликую козюлю и выдать её за свою подпись.

— Я вас уволил, — пробормотал Серёгин, возвращая невменяемому гипнотизёру «подписанное» «заявление». — Но, всё равно, когда успокоитесь — вы должны будете написать второе заявление на имя начальника отделения.

Пётр Иванович был уверен, что, успокоившись, Лисичкин одумается и не станет более писать заявлений, а примется за работу. Взяв свой мятый лист, Лисичкин уковылял обратно в коридор, из которого возник, а Серёгин снова склонился над результатами экспертизы из палаты и принялся искать рациональное решение в океане небывалых «уфологических» гипотез. А ведь Шубин так и не сказал — ни Серёгину, ни Лисичкину — куда он задевал исчезнувшего пропойцу Кубарева.

Сидоров опаздывал на работу уже на полчаса, и Серёгин собрался звонить ему и спрашивать, куда он запропастился. Пётр Иванович только протянул руку к телефонной трубке, как телефон ожил самостоятельно и выдал звонкий весёлый звонок. Серёгин от неожиданности даже испугался и отдёрнул руку от телефона, словно тот, действительно, сделался живым и начал прыгать по столу. Взяв трубку, Серёгин поинтересовался:

— Алё?

Звонил Петру Ивановичу не Сидоров, а Мирный. Участковый с Гладковки рассказал Серёгину интересную историю. «Макромицет» Грибок, которого Мирный до сих пор держал у себя в обезьяннике, надеясь вытрясти из него правду о «чертях» из штольни, начал вести себя крайне странно. Временами он впадал в некий транс и начинал цитировать Уголовный Кодекс.

— Уголовный Кодекс? — изумился Серёгин.

— Ага, — подтвердил из телефонной трубки Мирный. — И знаете, что? Когда он цитирует, он не гугнявит и не использует «паразиты», а болтает, как Цицерон — у него слова песней льются! А когда прекращаются у него эти «припадки» — снова: «бэ — мэ», как бык какой-то.

— И давно с ним это происходит? — поинтересовался Пётр Иванович.

Оказалось, что недавно. В обезьяннике Грибок сидел в одной камере с двумя агрессивными фашистоподобными рокерами — потому что больше не было места. Эти два мандригала частенько «стучали» бомжику по «тыкве». Вот и «камлания» у него начались с тех пор, как рокеры, не рассчитав силушки, залепили Грибку так, что лишили его сознания на полчаса.

— Я его уже отсадил от них, чтобы не покалечили совсем, — говорил Мирный. — Но вот, с тех пор, он и «шаманит» потихоньку.

Пётр Иванович заинтересовался неадекватным поведением полудикого бомжика Грибка. И поэтому взял служебную машину и поехал к Мирному.

Бородатый Грибок сидел в отдельном зарешеченном закуточке, словно африканский примат в клетке зоопарка. Сейчас он выглядел вполне нормально — для бомжа — и шумно сёрбал из алюминиевой миски «Швидкосуп» из пакетика.

— Вот, — сказал Мирный, указав на кушающего Грибка. — Смотрите: он обычно, где-то в полдень «шаманит».

Из соседнего «загона» хищно зыркали и скалились два покрытых пирсингом неформала. Один был брит налысо, а второй — имел косицу, как у Варвары-Красы. Кожаные куртки у обоих трещали на могучих плечах — такие любят «таскать железо» под тяжёлую музыку. Интересно, каким образом совсем не крупный участковый Мирный ухитрился их изловить?

Грибок съел весь растворимый суп и отставил миску в сторонку прямо на пол. Потом — встал с лавки и потоптался на месте с ноги на ногу.

— Уух! — сказал он, увидев Серёгина около своей «клетки». — Кормёж — у! — и выставил вперёд большой палец, мол, круто. — Это те не мутанты, горькие, как змей! — Грибок похлопал «передней лапой» по впалому животу, завешенному грязноватой рваной футболкой и такой же курткой.