Воспоминания - Андрей Фадеев

Известия эти меня несколько расстроили, и я решился сократить свои разъезды, чтобы поскорее возвратиться в Тифлис. Из Нухи я выехал по дороге чрез Ширагскую степь в город Сигнах, куда и прибыл на самый Троицын день, после двухдневного утомительного, тряского пути, больше на волах, и при сквернейшей погоде, с грозой и дождем. Сигнах красиво расположен на горе, но слишком стеснен. Жители его почти исключительно состоят из армян, промышлявших в то время главнейше ссудами денег взаймы туземным соседним крестьянам, за лихвенные проценты. Из 650-ти домов города только пятнадцать грузинских. В большей части Сигнахского уезда крестьяне всех сословий чрезвычайно обременены долгами армянам, которые, кроме ремесленников из класса торгующих, составляют теперь главные свои обороты сказанным промыслом. Начался он современно новому управлению и палате государственных имуществ, которые так же, как и уездные начальники, не обратили никакого внимания на предотвращение этого зла. В Сигнахском участке, из 23-х казенных селений, в коих три тысячи домов, только одно селение Тибак не обременено долгами, по соучастью в их положении архимандрита монастыря Св. Стефана, Бучкиева, им помогающего; прочие 22 селения все в долгах, так что каждый домохозяин должен от 100 до 200 рублей. Армяне дают взаймы деньги, а расписки берут на хлеб и вино по крайне дешевой цене; например, давая десять рублей, армянин берет расписку на двадцать код хлеба. Расписка берется на время от трех, четырех месяцев и до полугода, и если крестьянин не в состоянии заплатить в срок, то делают отсрочку и переменяют расписку до нового урожая, но удваивая при каждой перемене сумму долга; так что крестьяне, занявшие года три или четыре тому назад десять рублей и давшие расписку на двадцать код хлеба, теперь уже должны сорок или пятьдесят, и по нынешней цене хлеба в Сигнахе, — 2 р. 40 к, за коду, — обязаны уплатить армянам от 100 до 200 рублей, что сделать они не имеют никакой возможности, и тем все более затягивается армянская петля, давящая их. Я старался об улучшении их положения и сделал, что мог, для освобождения крестьян из этой кабалы.

В трех верстах от Сигнаха, в живописном местоположении, на склоне горы, находится православный грузинский Бодбельский монастырь, известный тем, что в нем погребена просветительница Грузии, Святая Нина. Говорят, прежде он отличался своим благолепием и был прекрасно устроен стараниями жившего в нем пятьдесят четыре года грузинского митрополита Иоанна, скончавшегося в 1837 году. Я нашел монастырь приходящим в упадок: признаки еще недавнего его благоустройства были почти незаметны. Мне сказывали, что средства к поддержанию оного не истощились, но и что причина оскудения и расстройства монастырского заключалась в плохих распоряжениях и недостатке заботливости о том духовного начальства. Здесь же погребен и первый в Грузии русский экзарх. Феофилакт, скончавшийся в этой обители при объезде епархии в 1821 году[100]. Судя по делам, энергии и по отзывам самых старых туземцев, современников Феофилакта, заботливее и попечительнее этого архипастыря не было другого в Грузии.

Постоянно продолжавшаяся дурная погода подействовала на мое здоровье, ко мне вновь привязалась лихорадка: сказано Азия, так Азия и есть, — в ней без лихорадки никак не обойдешься. Это меня заставило решиться прямо повернуть в Тифлис, что я и сделал, проехав чрез колонию Мариенфельд, где только осмотрел иорскую канаву, весьма медленно подвигавшуюся вперед вследствие малочисленности рабочих, коих оставалось не более ста человек.

Я застал жену мою довольно здоровою, но в больших хлопотах по случаю перехода на другую квартиру из дома Сумбатова, где мы едва только успели обжиться. Причиной этой неприятности было переселение в Тифлис бежавшего из Персии принца Бегмена-мирзы, родного дяди шаха Пасер-Эддина. Помещение для принца со всем его гаремом, нукерами, конюхами, всею татарскою челядью, обозом, множеством лошадей и всякого хлама, требовалось очень пространное: о приискании такого помещения ревностно заботились княгиня Воронцова (князь давно уж был в отъезде), Сафонов, вся дипломатическая канцелярия, и не нашли в городе ничего приличнее и удобнее как дом Сумбатова. Действительно, по значительной величине его, большому двору с садиком и, главное, отдельному, уединенному нахождению за городом, он оказывался довольно подходящим к настоящему случаю. Сначала его хотели купить, а потом передумали и наняли весь сполна, сроком на три года. Нас попросили очистить квартиру (хотя срок найма еще не кончился); хозяева наши, Сумбатовы, тоже выбрались, и дом со всеми принадлежностями предоставлен в распоряжение персидского шахзаде.

По счастью, для нас скоро нашлась хорошая и гораздо удобнейшая квартира в центре города, на Комендантской улице, против Головинского проспекта, в доме князя Чавчавадзе, куда уже и были перевезены наши вещи, где мы живем и до сих пор. Дом этот с давних пор принадлежал князю Александру Чавчавадзе, бывшему моему товарищу по Совету, убившемуся за год перед тем при падении с дрожек, а после него перешел к сыну его князю Давиду, которым, в самое время нашего найма, продан его куму, Тифлисскому гражданину Шахмурадову. Для избежания возни, всегда сопряженной с подобными перевозками, я остановился у моей жены, на ее квартирке возле бань. Дня два спустя, к нам явился в гости бывший наш хозяин, Сумбатов, в самом расстроенном виде, и долго рассказывал нам о постигших, его огорчениях и горьком разочаровании насчет спекуляции с домом. Разумеется, он рассчитывал на большие барыши, на выгодную аферу, но уже теперь, при самом начале, появились разные прискорбные сюрпризы и неприятные недоразумения. Вышли какие-то неожиданные недочеты, недоумения по расчетам выплаты следуемых ему денег, затем самые дикие распорядки в его доме. Справедливость требует сказать, что Сумбатов, как домохозяин, заметно отличался от всех тогдашних Тифлисских домовладельцев тщательными заботами о своем доме: строго наблюдал за чистотой, порядком, хорошим содержанием двора, построек, устройством сада, и все это находилось у него в безукоризненном виде. Теперь же, чрез несколько дней по водворении в его доме персидского владычества, он вздумал было заглянуть в свой двор, и обомлел от ужаса: дом снаружи (а тем более, надо полагать, внутри) совершенно изгажен, сад уничтожен, водопроводы испорчены, на дворе и в саду стоят до 150-ти лошадей и ишаков (ослов), и весь двор покрыт по колено навозом. Сумбатов попытался заявить протест, но персиане, без дальнейших рассуждений, бесцеремонно выпроводили его за ворота, и с тех пор и близко к дому не подпускают. С улицы вход заделан, одни ворота забиты наглухо, при других стоит караул. Садовника, оставленного для присмотра за садом, новые хозяева до полусмерти прибили и выбросили на улицу. Сумбатов был в отчаянии. Может быть, избыток волнении подействовал и на его здоровье: он в то же лето умер, помнится, от воспаления мозга.