Воспоминания - Андрей Фадеев

Из молоканских деревень некоторые приняли несколько лучший вид сравнительно с прошлогодним: прибавились новые дома, исправлены улицы, дворы, пристроены палисадники, но деревьев посажено мало. Более других поправилась деревня Никитино, где я пробыл с неделю. Между делом, я там расспрашивал духовного старшину Степана Богданова, вышедшего из Царевского уезда, пользовавшегося особенным почетом у раскольников, о их духовных делах. По его отзывам, бывают у них сильные распри, большею частью между выходцами из Саратовской губернии и Бессарабии: первые принимают целование и поклонение при молении, а последние отвергают это. Пост бывает произвольный, по три дня, и тогда уже ничего не едят; пение все из псалмов, но напевы разные, веселые и печальные, смотря по обстоятельствам; исступленные случаются, но в правилах секты не полагаются. По его уверениям, они признают непосредственную божественность христианского откровения. Он не отрицал безнравственность нравов своей паствы, и полагал нужным принятие строгих мер к укрощению ее пьянства и распутства. Вообще у молокан заметно менее притворства и лукавства нежели у духоборцев.

Молокане мало жаловались на неудовлетворительный урожай, хотя повсеместно он был очень плох; но зато крепко жаловались на своеволие кочевых татар, при возвращении их с кочевья. В этом отношении однако же молокане все-таки менее терпели, нежели туземные жители пограничных селений, которые страдали и от неурожая, и еще более от грабительства соседних татар. Многие искали спасения в бегстве за границу. Числа бежавших в этом году армян из Шурагельского участка в Турцию в точности не знали, но по словам уездного начальника число их доходило до 250-ти семей. Они бежали не столько вследствие неурожая, как по неудовлетворению их справедливых жалоб местному начальству на притеснения и грабежи татар, особенно курдов. Земля их осталась пустая. При той недостаточности земель, которая постоянно так затрудняла колонизацию переселенцев, мне казалось, что не предстояло надобности особенно заботиться о возвращении армян, ибо место, ими оставленное, могло быть очень удобно к водворению раскольников, из коих со временем можно бы было по границе образовать кордонную стражу. Но как для прежних обитателей, так и для русских поселенцев в этих местах необходимо было доставить защиту от насилий и разбойничества курдов, которые для сельских, мирных жителей нестерпимы. Исследования судебным порядком, но своду законов, здесь вовсе неудобоприменимы.

Не менее Курдов, но не в пример постыднее, на границе безобразничали хищники другого рода, — казаки кордонной стражи, производившие чрезвычайные беспорядки. Они формально торговали содействием или препятствием к переходу за границу или из-за границы, в видах корысти. В этом главнейше участвовали офицеры и полковые командиры. Они приходили сюда, не имея ничего, и здесь обогащались, в чем, как утверждали хорошо сведущие люди, можно было удостовериться справками в почтовых конторах, сколько они пересылали денег домой. Побег армян в 1848-м году за границу последовал с их содействия, что и было положительно доказано. А как поступили они при выходе татар из-за границы в этом же году! Казаки взяли у них наперед деньги за пропуск, и, как только татары стали переходить через Арпачай и дошли до половины реки, казаки остановили их и с угрозами принуждали возвратиться, полагая, что татары, испугавшись, бросят свои вьюки им в добычу и уйдут. Но когда они требовали настоятельного пропуска, то начали в них стрелять, несколько человек убили и многих переранили. Следствие по этому делу губернатор велел произвести своему чиновнику особых поручений, молодому человеку, неиспытанному в делах такого рода, не понимавшему их важности, к тому же подружившемуся с казачьим полковым командиром и беспрестанно у него бывавшему. При таком ходе действий, разумеется, истина не может открыться. Не может также ничего открыться, если по запискам, составляемым членами Совета о замечаемых ими во время разъездов беспорядках и злоупотреблениях, будут делаться запросы лишь тем же местным начальникам, кои заинтересованы в покрытии оных, — как это было по многим делам и как это часто делается.

Из Славянки, осмотрев духоборческие деревни, я выехал по такой же скверной дороге как во всем крае и, поломав снова экипаж, пробираясь то в тарантасе, то верхом, то пешком, в арбе, повозке, возвратился через немецкие колонии обратно в Тифлис в половине октября. Застал всех своих здоровыми, устроившимися на новой квартире.

Новое наше жилище было богато воспоминаниями прежних лет. Покойный хозяин его, князь Чавчавадзе, жил в нем открыто и весело, широкою, беззаботною жизнью достаточного местного помещика и русского генерала. Двери его дома всегда были отверсты для бесконечного множества родных, друзей, знакомых, гостей, которые в нем веселились, пировали, плясали досыта. В этом же доме, кажется, старшая дочь князя, красавица княжна Нина Александровна, вышла замуж за Грибоедова; здесь же была свадьба и другой дочери, княжны Екатерины Александровны, с владетелем Мингрелии, князем Дадианом[101]. Все что приезжало из Петербурга порядочного и сановитого, молодого и старого, составляло принадлежность гостиной князя. Эта гостиная была причудливо обита античными обоями с изображениями сцен из мифологии. Говорили, будто бы эти обои были подарены Императрицей Екатериной отцу князя А. Г. Чавчавадзе, посланному в Петербург царем Ираклием в качестве аманата. Гостиная и небольшая комната возле нее украшались единственными тогда в Тифлисе цельными зеркальными стеклами в окнах. В этой боковой комнате, рядом с гостиной, в 1842-м году приезжавший в Тифлис бывший в то время военным министром князь Александр Иванович Чернышев, на вечерах у Чавчавадзе, с юношеским увлечением и искусством ловко отплясывал лезгинку с красивой грузинской девушкой, Мартой Салаговой, впоследствии княгиней Эристовой, славившейся необыкновенной красотою и длиною своих волос. Пляски эти хотя и происходили на многолюдных вечерах, но при замкнутых дверях и в присутствии только немногих избранных зрителей, необходимых для аккомпанемента танца хлопаньем в ладоши. Такая бойкая, шумная жизнь в этом доме продолжалась до конца 1846-го года, когда в один печальный день князь А. Г. Чавчавадзе, принесенный с улицы в бесчувственном состоянии, с головой разбитой о тротуарную тумбу при падении с дрожек, опрокинутых испугавшейся лошадью, и скончавшийся чрез несколько часов, — был положен на столе в своей большой зале, где в первый раз всегдашнее веселое оживление сменилось горестью и слезами. Вскоре затем дом был продан, и первыми его жильцами привелось быть мне с моим семейством. Однако для нас в квартире потребовалось много переделок и всяких перестроек. Первую зиму мы жестоко страдали от холода по причине негодности печей, и все более или менее переболели разными простудными недугами: кашли, насморки, горловые болезни не прекращались до весны, и в комнатах мы должны были кутаться почти так же, как на улице. В этом отношении Грузия похожа на Италию и все теплые страны, где, по присвоенному им названию южного климата, не считают нужным предпринимать никаких предосторожностей против зимы; вследствие чего выходит, что в Москве и в Петербурге гораздо меньше зябнут, нежели в Неаполе и в Тифлисе. На севере принимают меры для предохранения себя от холода, а на юге, потому только, что он называется югом, подразумевается, что о зиме нечего и заботиться. А между тем, если морозы там и не слишком чрезмерны и продолжительны, то во всяком случае они бывают очень ощутительны и совершенно достаточны для того, чтобы мучить и истязать человека, не огражденного от них. В Неаполе греются на улице, на солнце; в Тифлисе туземцы греются над мангалами (тазами с горящими угольями), а в домах устроены плохенькие камины, способствующие только к простуде. Впрочем, теперь в Тифлисе уже во многих домах заведены хорошие русские печи.