Сын Авроры - Жюльетта Бенцони

«Почти все мои друзья отвернулись от меня. Каким же низким человеком надо быть, чтобы толкнуть меня в эту пропасть! Но в ней я и останусь. Наши беды — это только наши беды».

Жюстина была достаточно умна, чтобы суметь прочитать между строк. Неужели Шарлю так плохо в этой «пропасти», что он готов намекнуть ей, что пора бы сдаться и положить конец их мучениям, что он хочет вернуться к своей работе директора театра и продолжать жить, как раньше? Каким бы добрым ни был священник, приютивший ее мужа, вряд ли его подвал очень уж удобный. Но, по правде говоря, и сама Жюстина тоже начала уставать от этой бессмысленной жизни, в которой она только и делала, что спасалась бегством, причем каждый раз неудачно... Все это затянулось слишком уж надолго.

В последний раз она написала своему мучителю письмо, в котором, должно быть, сильно чувствовалось, как она устала и в каком отчаянии находится. Ответ был таким:

«Вы говорите, что страдаете, и я вам верю. Вы говорите, что я держу вас в своих когтях, из которых вы не можете вырваться, и в это я тоже верю. Но прежде я всегда относился к вам с добротой и пытался, как мог, сделать вас счастливой, и я никогда бы не причинил вам боль, если бы вы сами не вынудили меня к этому...»

Чем же закончилась эта переписка? Был ли у нее счастливый конец? Вполне возможно и очень даже вероятно. Уже в феврале 1750 года, после трех лет ожесточенных «боев», Жюстина сдалась своему противнику на весьма почетных условиях и приехала в Шамбор.

Мориц не только не потащил ее в постель, но и принял как самую настоящую королеву. Он выделил ей покои недалеко от театра, в котором она теперь будет блистать. Он оставил за ней право свободного выбора: остаться или уехать, и она осталась добровольно. В конечном итоге она поняла, что под личиной хищника, которого она долгое время так сильно боялась, скрывается простой мужчина, отчаянно ищущий долгие годы чувства, которые когда-то испытывал к Адриенне Лекуврёр или, может быть, к принцессе де Конти, чей портрет исчез из замка, как только маршал в нем поселился. Мужчина, облеченный славой, но с незаживающими сердечными ранами. И однажды вечером Жюстина сама пришла к нему...

Глава XIII

На заре осеннего дня...

Королю пришлось перечитать послание в третий раз — он никак не мог поверить в то, что там написано. Его Величество уронил лист бумаги на стол и поднял глаза на своего министра графа д'Аржансона:

— Что это? Здесь говорится, что маршал Саксонский вчера скончался в замке Шамбор. Как же так? Как такое может быть? Как скончался?

— Сир, маршал уже несколько дней был очень болен. У него было воспаление легких. Он слег двадцать шестого ноября и больше не встал. Вот и все.

Рука короля, облаченная в кружевную манжету, бессильно опустилась на кожаную обивку кресла.

— Вот и все? Знаете ли, господин министр, это не укладывается у меня в голове. Величайший солдат моего королевства, одержавший столько побед, спаситель Франции и дядя госпожи дофины заболел и умер, а меня даже никто об этом не уведомил? Мне с трудом в это верится! Если вы знали о том, что он болен, вы просто обязаны были сообщить мне об этом! Я обязан был повидаться с ним перед смертью! Я не должен был позволить ему умереть, не засвидетельствовав ему в последний раз свои дружеские чувства. А из-за вас я допустил непоправимую ошибку! И никогда вам этого не прощу!

Король поднялся с кресла и начал недовольно расхаживать взад-вперед по рабочему кабинету в Фонтенбло, заложив руки за спину. Огромные окна отражали силуэт короля, глаза которого потемнели от гнева. Он редко злился, но в этот раз просто вышел из себя. Министр ощетинился:

— Сир, — прошептал он, — я и не думал, что если один из маршалов подхватил насморк, стоит об этом тут же докладывать самому королю!

— Насморк, который убивает за четыре дня? Да вы издеваетесь надо мной. Граф Саксонский мог бы дожить до ста лет. Он был выше меня на полголовы и голыми руками гнул гвозди!

— Но состояние его здоровья уже давно оставляло желать лучшего! Ваше Величество прекрасно знает, что он болел водянкой...

— А также то, что вы его ненавидели! Об этом знают все, и это невозможно скрыть! И запомните — маршал был мне другом, я его уважал и восхищался им! Так что я не оставлю без внимания ни одной детали это внезапной и странной болезни, от которой он так неожиданно скончался. В сентябре Мориц приезжал в Версаль, и я не заметил в нем перемен. Так кто находился в замке в момент этого несчастья?

— Мало кто, сир, но совершенно точно там были его племянник граф фон Фризен, а также барон фон Гримм... Наверное...

— Гримм? Отправьте за ним немедленно. Министра обеспокоило это требование, и он попытался возразить:

— Сир! Но барон общается с самыми свободомыслящими людьми королевства! Он знаком с Вольтером, Дидро, а его любовница — мадам д'Эпине!

— Довольно! Я хочу его видеть здесь немедленно. Не вынуждайте меня повторяться. Но сделайте так, чтобы об этом визите знало как можно меньше людей.

Смирившись, министр поклонился и вышел. Оставшись наедине с самим собой, Людовик XV сел за свой рабочий стол и беспомощно обхватил голову руками. Смерть этого странного, неуемного человека, его незаменимого соратника, которому удалось стать большим французом, чем кому-либо еще, оказалась для него более сильным потрясением, чем король мог себе представить. Мориц Саксонский был неоспоримым военным гением! И умереть он должен был совсем не так — король представлял себе его смерть на поле боя, в суматохе сражения, когда маршал в очередной раз рисковал жизнью, чтобы одержать победу во имя Франции. А он ушел тихо, в забвении, пал жертвой глупой болезни всего в пятьдесят четыре года! Слеза прокатилась по щеке Людовика... Ночь уже опускалась, сменяя серый осенний день, окутывая дворец и окружающий его лес холодной дымкой. Было 1 декабря 1750 года.

* * *

Через три дня, в то же время и в том же месте, перед королем предстал человек, которому было около тридцати лет, роста он был чудь выше среднего, полноватый, с удивительно высоким лбом и непропорционально большим носом. Он поклонился королю, который, хмуро разглядывая посетителя, стоял у одного из окон:

— Я хотел вас видеть, барон фон Гримм, чтобы расспросить вас о смерти моего несчастного маршала Саксонского. Как мне сказали, вы были в тот момент рядом с ним, не так ли?

— Да, был, сир.

Немецкий барон держался почтительно и в то же время сдержанно. Он ждал, что последует за этим вопросом.

— Я пригласил вас потому, что в этой болезни и в скоропостижной кончине маршала есть какая-то странность. Прежде всего, я должен спросить — правда ли, что болезнь маршала длилась всего четыре дня?