Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный. - Полен Парис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– О! чудесно, – вмешался тут Кэй, – я прощаю Ланселоту оскорбление, которое он мне нанес. Он, видно, пьян или не в своем уме, если хочет один сражаться против двух рыцарей.
– Сир Кэй, сир Кэй, – ответил Ланселот, пылая гневом, – говорите, что вам угодно; но знайте, что я готов выступить в защиту королевы не то что против двух, но против трех лучших рыцарей, пособников приговора. Более того, да будет вам известно, что за все королевство Бретань вам не стоило бы соглашаться быть четвертым. Надеюсь, сенешаль, король не будет возражать, если увидит вас на стороне защитников приговора, который я объявил лживым и бесчестным.
– Да Боже упаси, – сказал король, – чтобы трое сплотились против одного, когда моим рыцарям частенько случалось сражаться по одному против троих чужеземцев!
Но бароны Кармелида, возмущенные тем, что их приговор оспорен, приняли вызов и выставили свои заклады. Однако король еще упирался.
– Вы не знаете, – говорил он им, – что Ланселот – один из лучших рыцарей в мире; и я не хотел бы видеть, даже ценою моего королевства, как он умрет позорной смертью.
– Сир, – сказал Ланселот, – бой должен быть проведен; ибо я настаиваю, что приговор несправедлив и что все, кто не побоялся в нем соучаствовать, поступили вероломно.
Затем он преклонил колени и отдал свой заклад королю, которому скрепя сердце пришлось согласиться на это испытание. Бароны Кармелида выбрали трех своих лучших рыцарей, рослых, широкоплечих; старшему из них едва минуло сорок лет. Бой был назначен на ближайшее воскресенье, первое после Пятидесятницы.
Королеву в ожидании дня, когда решится ее честь и жизнь, препроводили в избранный ею дом ее рыцари, которые не могли совладать со страхом за исход столь неравного боя[208].
LXX
Как нетрудно было догадаться, никто не посмел оспаривать у Ланселота честь защищать королеву: после того, что он высказал Кэю-сенешалю, кто бы мог надеяться, что предпочтут его? С противной стороны три рыцаря из Кармелида заявили, что готовы отстаивать приговор, вынесенный той, что назвалась королевой. Ланселот непременно желал биться со всеми троими разом; но Галеот этого не допустил и задал условия битвы: если первый рыцарь будет побежден, на смену ему должен выйти второй, а за ним и третий.
Когда заклады были отданы в руки короля Артура, каждый пошел облачаться. Ланселоту пристегнули шоссы и надели кольчугу; мессир Гавейн предложил ему свой славный меч Эскалибур[209]. Когда осталось покрыть лишь голову и руки, он сел на ездового коня и подъехал к оградам вместе с Галеотом, Королем с Сотней Рыцарей, мессиром Гавейном и многими прочими. Перед ним шествовал Лионель, неся его шлем и щит; второй оруженосец правой рукой вел в поводу его боевого коня, а в другой держал его глефу. Ограждения были устроены между домом короля, лесом, широкой рекой и лугом. Обе королевы сидели у окон: самозваная Гвиневра наверху, подлинная ниже, зато в окружении мессира Ивейна, сенешаля Кэя, Грифлета – сына До[210], Бедивера и других рыцарей ее дома.
Прибыли три рыцаря из Кармелида, одетые в доспехи, кроме головы и рук. Они были великорослы и хороши собою. Ланселот вначале приблизился к королеве: она поцеловала его на виду у всех и препоручила Сыну Божьему. Ободренный этим, он надел рукавицы, завязал ремни шлема и перевесил щит на шею. Его боевой конь в богатом облачении ожидал его; он сел верхом и взял из рук второго оруженосца глефу, как уже проделали три других рыцаря. Окна ломились от зрителей, а те, кому не досталось места, поднялись к стенным зубцам.
Ланселоту не терпелось услышать, когда затрубит рог.
– Мессир Гавейн, – окликнул он, – что же вы медлите, пускай трубят!
Рог прозвучал; Ланселот, с глефой на упоре и щитом на груди, пришпорил коня. Его поджидал первый из трех рыцарей; глефы скрестились и ударили в щиты; у рыцаря из Кармелида древко поломалось, а лезвие Ланселота, разорвав петли кольчуги и кожу, проникло в сердце и пронзило спину насквозь; рыцарь бездыханным телом упал на лугу. Ланселот объехал его, прислонил свою глефу к дереву, сошел с коня и привязал его к суку; затем, прикрыв голову щитом и держа в руке свой добрый меч, он вернулся к сбитому рыцарю и велел ему встать; тот не ответил: он был мертв. Ланселот отвязал его шлем, откинул забрало, отсек ему голову и вытер меч о зеленую траву, прежде чем вложить его в ножны.
Вот мессир Гавейн во второй раз трубит в рог; второй боец скачет во весь опор на своем жеребце. Они ударяют по верхам щитов; у рыцаря сломана глефа; Ланселот расколол ему щит, но не задел кольчугу; тогда он хватает противника поперек, приподнимает в седле, бросает через конский круп и, вонзив в землю свою глефу, возвращается к рыцарю из Кармелида, который уже встал и прикрыл себе голову разбитым щитом.
– Успокойтесь, – окликнул его Ланселот, – я бы постыдился биться конным, когда вы пеший.
Он спешился, привязал к дереву своего жеребца и вернулся к противнику, держа меч в руке. Он прежде всего рассекает ремень, на котором у рыцаря держится щит, а затем начинает рубить и дробить; на глазах у всех рыцарь залился кровью, пошатнулся, попятился в ужасе, но, хотя и побежден, еще не решается вымолвить отступное слово[211]. Озираясь, он с превеликим трудом поволокся к реке, словно для того, чтобы найти в ней убежище; но затем, видно, устыдился умереть подобной смертью и уже повернулся назад, когда увидел, что Ланселот снова заносит Эскалибур.
– Ах! Ланселот, – воскликнул он, – благородный рыцарь, от кого же и ждать пощады, как не от лучшего из лучших?
– Ты ее не получишь, – возразил Ланселот, – пока вслух не признаешь, что приговор, оглашенный против госпожи королевы, порочен, а те, кто его вынес, предатели и изменники.
– Я не хотел бы, конечно, – ответил рыцарь, – спасать свою жизнь, обвиняя судей: они сделали то, что должны.
– Лучше скажи, что они будут навеки опозорены перед всеми на свете честными людьми; а ты, пособник их измены, будешь убит.
Он замахнулся мечом, но тот дожидаться не стал и побежал через луг; когда дыхание его иссякло, он снова взмолился о пощаде.
– Дурной ты рыцарь, – сказал Ланселот, – дай-ка лучше поработать этому доброму мечу: не лучше ли умереть, чем произнести позорное отступное слово?
