Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) - Олег Верещагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Послышались смешки. На меня глядели с исхудавших лиц покрасневшие глаза.
— Ясно, — я откашлянул мерзкую сухость в горле. — Я знаю, что вода во фляжках не у всех, — я помедлил, вспомнив, как три дня назад, ночью, сам открыл фляжку и в страшных, непередаваемых муках несколько секунд боролся сам с собой, пока… пока не заткнул пробку обратно. Сейчас я выдернул её снова и, подойдя к кувшину, сунул в него руку и опрокинул фляжку внутрь. В тишине все слушали, как вода стучит о дно. Потом — капает. Звонко и медленно. Потом — всё… Я потряс фляжку. — Все по очереди подходят сюда и выливают воду. Никто не узнает, пустая была фляжка или полная. Но этой водой… — я снова сглотнул, — ей мы будем поить только девчонок. По полстакана в день.
— У вас ещё раны не зажили!.. — начала Ингрид, но я прервал её:
— У вас тоже. И я закончил на этом. Я не предложил, я приказал. Всё. Пошли…
…Танюшка подошла второй, потом вернулась ко мне на "нос", где я устроился, глядя вперёд. Она резко похудела, от чего неожиданно чётче выступили её формы. Глаза стали огромными, скулы выпирали, губы обметало. Я, наверное, выглядел не лучше, но подмигнул ей:
— Сперва пьют лошади, потом дети и женщины. Джентльмены пьют последними.
— Но ведь тогда уже ничего не останется, — усмехнулась она.
— Вот именно… Тань, — я обнял её левой (правая плохо двигалась в плече), — если случится так, что я буду умирать — ты не вздумай меня отпаивать. Если доберётесь до берега — идите вдоль него на Скалу. Лаури вас примет.
А про себя подумал, что смогу избавить Таньку от зрелища собственного медленного умирания. Вставлю дагу рукоятью во-он там между брёвнами — и упаду на неё. Ради Танюшки — смогу…
Воды было около восьми литров. Должно было — больше десяти, но я отмёл эту мысль: всё, и никто никогда не узнает, у кого не хватило выдержки… Восемь литров — это девчонкам на четыре дня, если по двести пятьдесят… Они ещё будут пить, когда нас уже не станет… Потом у них будет ещё дня три.
Неделя у них есть. Целая неделя.
У нас — три дня.
— Ленка, — сказал я через плечо, — выдавай девчонкам воду.
Николай Гумилёв
Старый бродяга в Аддис-Абебе,
Покоривший многие племена,
Прислал ко мне чёрного копьеносца
С приветом, составленным из моих стихов.
Лейтенант, водивший канонерки
Под огнём неприятельских батарей,
272.
Целую ночь над южным морем
Читал мне на память мои стихи.
Человек, среди толпы народа
Застреливший императорского посла,
Подошёл пожать мне руку,
Поблагодарить за мои стихи.
Много их, сильных, злых и весёлых,
Убивавших слонов и людей,
Умиравших от жажды в пустыне,
Замерзавших на кромке вечного льда,
Верных нашей Планете,
Сильной, весёлой и злой,
Возят мои книги в седельной сумке,
Читают их в пальмовой роще,
Забывают на тонущем корабле.
Я не оскорбляю их неврастенией,
Не унижаю душевной теплотой,
Не надоедаю многозначительными намёками
На содержимое выеденного яйца,
Но когда вокруг свищут пули,
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать, что надо.
И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во Вселенной,
Скажет: "Я не люблю Вас," —
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти, и не возвращаться больше.
А когда придёт их последний час,
Ровный, красный туман застелет взоры,
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную Землю
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно Его суда.
* * *
— Пить хочу, — тихо сказал Сергей. И, нагнувшись к воде, воткнулся в неё.
Я выдернул его из моря за волосы и от души врезал кулаком промежь лопаток — так, что Сергей выплюнул даже то, что успел проглотить.
— Этой дрянью не напьёшься, — внушительно сказал я, сам с трудом отводя глаза от сверкающей под лучами жаркого сентябрьского солнца водной поверхности.
Если бы я умирал от жажды в пустыне, мне было бы легче, потому что я мог бы идти. А так? Десять шагов на восемь. И кругом тоже умирающие от жажды люди. Мои друзья…
Сидеть и умирать — это очень страшно.
Олег Крыгин что-то рисовал в блокноте уже совсем небольшим огрызком своего карандаша. Молчаливый Арией заполнял его своими зарисовками довольно регулярно. Ленка возле него чинила Олегу сапоги.
В этой картине было что-то невероятно спокойное и непоколебимое. Настолько, что я подошёл и поинтересовался:
— Что рисуешь?
273.
Олег молча листнул несколько страничек. Это были воспоминания о Крите. Подняв на меня глаза, казавшиеся на совсем чёрном от загара лице почти прозрачными, он спокойно сказал:
— Жаль, что тут нет ни холстов, ни красок. У меня накопилось полно материала для настоящих картин…
— Ничего, — я выпрямился. — Нарисуешь ещё… Так! Приказ по плоту, блин! Начинаем приводить себя в порядок! Зашиться! Заштопаться! Залататься! Почиститься! Отмыться… по мере возможности!
Головы инертных тел повернулись в мою сторону.
— Ты что, очумел? — поинтересовался Саня.
— Возможно, — подтвердил я. — Но мне не хочется подохнуть в драной куртке.
— Ты сейчас вообще без куртки.
Вместо ответа я швырнул ему его же сапог, лопнувший по шву:
— Зашить!
— Сбесился, — проворчал Саня, но полез в мешок. Остальные тоже зашевелились.
— Вода осталась только на завтра и послезавтра, — сказала Танюшка, когда я сел рядом. Голова у меня кружилась, а вот пить уже не очень хотелось. — Олег, уже сегодня вечером самые слабые потеряют сознание. А послезавтра к вечеру вы все уже будете мертвы. Олег! — она вцепилась мне в руку. — Пожалуйста — попей! Сегодняшнюю мою порцию! Я умоляю! Пожалуйста!
— Тише, — попросил я её, хотя она не кричала. — Танюшка, если земля ещё далеко, это меня всё равно не спасёт. А у тебя может отнять день или даже два. Если она близко, то я и так дотяну.
Она не заплакала, только положила голову мне на грудь и тихо сказала:
— Я хотела бы, чтобы мы с тобйо сейчас опять… Но… Хотя можно зайти за кувшины…
Я с нежностью посмотрел на неё:
— Там, за кувшинами, туалеты, а не спальни. Лучше зашей мне куртку, Тань…
…Вода колонки из-под руки брызжет веером, повисают в воздухе, рождая радугу, мельчайшие капли. Север прыгает в десятке шагов и хохочет. Что он машет руками, почему не пьёт? Воду надо пить. Воду надо пить, надо помнить, что её в любой момент может не стать… Я перестаю брызгаться и подношу к губам мокрую ладонь…
… - Земля!
Я открываю глаза.
— Земля… — Сергей не кричит, как мне сперва показалось, а хрипит эти слова. На потрескавшихся губах — капельки крови.
Я тяджело приподнимаюсь. Те, кто ещё может, встали, остальные смотрят лёжа или сидя.
Огромное алое солнце садится за острую, изломанную от скальных пиков, линию земли. Это не остров — она уходит вправо и влево, насколько хватает глаз. Плот медленно, но верно несёт к ней.
Сил у меня больше нет. Но, кажется, мы всё-таки будем жить.
РАССКАЗ 10
ЗИМА- ХОЛОДНОЕ ВРЕМЯ
…Не разжалобит слеза
Те зеркальные глаза,
Вместо капель упадёт
Снег.
Неужели в той стране
Ты забудешь обо мне?!
Там холодный ветер дышит,
И меня никто не слышит…
Мюзикл "Снежная королева"
Виктор Цой
Песен
Ещё не написанных —
Сколько? Скажи, кукушка,
Пропой…
В городе мне жить — или на выселках?
Камнем лежать — или гореть звездой?
Звездой…
Солнце моё, взгляни на меня…
Моя ладонь превратилась
В кулак.
Но если есть порох — дай огня.
Вот так.
Кто пойдёт по следу одинокому?
Сильные да смелые головы сложили в поле
В бою.
Мало кто остался в трезвой памяти,
В здравом уме да с твёрдой рукой
В строю…
Где же ты, моя воля вольная?
С кем теперь ласковый рассвет встречаешь?
Ответь…
Хорошо с тобой, да плохо без тебя.
Головы да плечи терпеливые —
Под плеть…
* * *
Пламя костра казалось особенно ярким в ледяной зимней ночи. Оно весело выплясывало над большой грудой хвороста, от которой плыли сквозь лес волны запаха. Пахло жареным, чуть пригорелым мясом.
Этот запах сводил с ума и мучил меня куда больше, чем почти тридцатиградусный мороз. К морозу я последнее время притерпелся. Не привык — привыкнуть к нему нельзя. Притерпелся.
Деревья стояли мёртво — колоннами неведомого храма, в котором служат для злого божества стужи. Безжизненным кружевным плетением чёрного металла поблёскивали под луной заиндевелые ветви кустов подлеска. Я лежал в сугробе в пяти метрах от костра. Лежал уже третий час, держа дагу в левой руке.