Хор больных детей. Скорбь ноября - Том Пиччирилли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шэд не был до конца уверен, согласен ли с тем, что говорит, но решил не спорить.
– Ее основной замысел педантичен и догматичен, а персонажи – персонифицированные абстракции с аптронимами.
Он не помнил этого слова и переспросил:
– Что это?
– Ярлыки, – ответил сам себе. – Недраматических предшественников моралите можно найти в средневековой литературе для проповедей.
– Так и есть.
– Это наставления, басни, притчи и другие назидательные произведения.
– Разумеется, – сказал он.
Им снова овладела нестерпимая боль, Шэд закричал. Затем боль отступила, и его разум прояснился.
Он обернулся и увидел на земле свое бесчувственное тело с перекошенным лицом, дышавшее тяжело и отрывисто. Струи дождя затекали в открытый рот и вытекали обратно.
Над ним стояли мать и Иисус Адского Пламени.
– Ох, мама, – произнес Шэд, гадая: она ли это?
Иисус был вовсе не Христом с картины по номерам миссис Райерсон. Или с картины старушки Хестер. Такого Христа трудно представить рядом с Конвеем Твитти или с Элвисом на облаке.
Кулаки Иисуса Адского Пламени были гораздо крупнее, а запястья толще, чем у изможденных фигур на распятиях, которые видишь на стенах обеденных комнат. Этот Иисус был каменщиком, он прошел три мили от своей деревни до космополитичного города Сефер, где римляне вели строительство вдоль Галилейского моря. Он работал до изнеможения, поскольку налоги забирали четвертую часть его доходов. Если неделя выдавалась неудачной, римляне приезжали в Назарет и заставляли двести жителей деревни платить дань продуктами и животными. Этот Иисус многое знал о Платоне и Аристотеле от греческих ремесленников, которые выкладывали напольные мозаики.
Лицо у него простое, угрюмое, опаленное солнцем пустыни и покрытое глубокими морщинами. В уголках глаз корка из грязи и пыли. Среднего роста, чуть лысоватый. У него не было возможности принимать ванну каждый день, и он источал отвратительный запах, которого на Ближнем Востоке никто и никогда не заметил бы. Но даже мать Шэда, принюхавшись, скорчила гримасу.
Иисус, чей голос то ли был, то ли не был голосом отца Шэда, что-то пробормотал. Слишком тихо, чтобы можно было расслышать.
Проделываешь такой путь, чтобы встретиться с Богом, а тот мямлит.
– Шэд?
– Да, мама.
– Ты… ты ранен?
– Да.
– Ты идешь ко мне? Мы снова будем вместе? – Ее лицо просияло.
– Нет, мама. Не сейчас. Ты должна мне помочь.
– Должна?
– Да, ты должна показать мне выход.
Шэд видел себя лежавшего на земле. Губы от кашля покрылись зернистой черной мокротой. Он где-то читал, что это означает повреждение печени. Какое-то время еще проживешь, но, скорее всего, это конец. Возможно, печень была не слева, как он думал. Ужас вновь охватил Шэда, и он посмотрел на Христа.
Ни малейшего шанса на милосердие. У Иисуса Адского Пламени было много забот, он крадучись, точно зверь, расхаживал по лесу, а взгляд его горящих глаз метался из стороны в сторону. Сочувствия этот Иисус не хотел и сам его проявлять не собирался.
Такая же сволочь, как Варавва, который, желая убивать тиранов, резал глотки солдатам. Иисус Адского Пламени уставился на тело Шэда и нахмурился. Он не улыбался и выглядел так, будто вообще забыл, как это делается.
– Шэд?
– Мама, ты должна мне помочь!
Шэд не знал, что хуже: страх смерти или унижение, которое он почувствовал, услышав собственный визг. Он стиснул зубы. Разочарование скрутило живот и превратилось в нечто гораздо более ужасное. Он не хотел умереть здесь, не получив ответов, которые были ему нужны. Он не хотел умирать.
– Ты должен был взять с собой Нытика, – сказала мама. – Пес помог бы.
Когда есть возможность, даже призраки наскакивают с критикой, твердят: «Мы же тебе говорили».
– Сын?
– Я здесь, мама.
– Сын?
– Я все еще рядом с тобой.
Слезы потекли по ее щекам. Шэд прежде не видел, чтобы его мать плакала. Она протянула руку, но он не мог к ней прикоснуться.
– Я говорила, что ты должен послушать меня, сынок.
– Знаю. Ты была права.
Ее взгляд скользнул мимо, затем снова упал на него.
– Блудница. Он возлежал с блудницей. Моя кожа еще не истлела, земля не остыла, а он отшлифовал надгробие и прилепился к другой.
– Хватит о па. Скажи мне, как вернуться на дорогу.
– На дороге злая воля.
– Просто направь меня.
– Ты не можешь вернуться этим путем. Ты зашел слишком далеко. Ты не можешь вернуться. Ты должен идти дальше. К блуднице.
Иисус Адского Пламени с глазами, полными мщения, снова прошептал что-то матери Шэда.
– Я не хочу говорить ему об этом, – ответила она.
О Господи.
Иисус Адского Пламени коснулся мамы и подтолкнул ее вперед.
– Нет. Пожалуйста, нет, – сказала он.
– Что? – спросил Шэд.
– У тебя за спиной, – ответила мама. – Там.
Шэд ошибался. Иисус Адского Пламени все-таки умел улыбаться. Зубы у него были мелкими и острыми, а ухмылка становилась все шире, пока до тебя не доходило, что он просто псих. И на кресте, наверное, вел себя так же – плевал сверху и презрительно улыбался. А в последние минуты своей человеческой жизни обоссал римлян и тем дал понять, что он о них думает.
Шэд обернулся.
Секунду он ничего не видел, поскольку смотрел вдаль. Затем сделал шаг и обо что-то споткнулся.
У его ног, словно подношение, лежал труп Харта Вегга.
На теле не было ни царапины, а губы растягивала едва заметная усмешка.
Харт обнимал винтовку, точно спящий ребенок любимую игрушку. Так змеи должны были обнимать фигуру Иисуса Адского Пламени на кресте Габриэля.
– Он же был вашим человеком, – обратился Шэд к горам. – И Джерилин была вашей, она любила вас. Они умерли с улыбкой. – А потом он зашипел, гораздо громче любой из гремучек: – Но не моя сестра! Она не была вашей!
Он обернулся. Его мать исчезла. Иисус Адского Пламени стоял в ярде, затем в футе, а после в дюйме, пока не оказался нос к носу. Мессия уставился в глаза Шэда. Они оба испытывали одну и ту же ярость. У нее не было ничего общего с борьбой за свободу, искуплением или любовью небес. Просто сводящая с ума ненависть.
Каждый потянулся к горлу другого, и, едва коснувшись Бога, Шэд очнулся в муках. Его вырвало на грудь черной кровью.
Временами он словно отстранялся от страданий и наблюдал, как его тело, пошатываясь, брело по лесу.
Дождь прекратился. Красная глина, листва и мох налипли на обвязанные вокруг живота тряпки, и это помогло запечатать рану.
