Горькая сладость - Лавейл Спенсер

Мэгги завела мотор и включила кондиционер, и тот выплюнул сгусток горячего воздуха, к горлу подкатила волна тошноты, за которой тут же сгустилась тьма, будто кто-то задернул шторы за веками глаз. И это ощущение зло и мстительно вернуло назад оглушающую правду — это ты, ты беременная. Виновата сама, интерпретировала симптомы, как тебе больше нравилось, должна была предохраняться и не делала этого, допустила внебрачную связь с женатым мужчиной. И это ты сорока с лишним лет будешь ходить на родительские собрания в школу, а после пятидесяти нервничать по ночам и поджидать подростка с первого свидания.

Вентилятор наконец выдал струю холодного воздуха на голову женщины, опущенную на горячий и омытый не менее горячими слезами руль.

«Четыре с половиной месяца. Четыре с половиной! А я даже не подозревала — и это я — учитель курса «Семейная жизнь», годами обучающий подростков правильному использованию противозачаточных средств, забывший свои собственные инструкции. Как глупо!

«И что же ты будешь делать, Мэгги? Я расскажу Эрику. И ты думаешь, что он успеет развестись и жениться на тебе до рождения ребенка? Не знаю... не знаю...»

Подстегиваемая надеждой, что ему это все-таки удастся, Мэгги завела мотор и направилась домой.

Глава 16

Мэгги никогда не звонила Эрику, кроме того случая прошлым летом, когда она была в депрессии и по совету доктора Фельдстейна закрутила всю эту кутерьму. Поэтому сегодня днем, набирая телефонный номер Эрика, она чувствовала себя незащищенной и очень ранимой. Чего она боялась, то и случилось — трубку сняла Анна.

— Да. Чартер Сиверсонов, — раздался ее ворчливый голос.

— Здравствуйте Анна, это Мэгги Стерн.

— Кто?

— Мэгги Пиерсон.

— О-о... Мэгги Пиерсон. Провалиться мне на месте.

— Как поживаете?

— Я? Хорошо. Заимела еще одну внучку. Уже знаешь?

— Да, слыхала. Поздравляю.

— А другой внук только что кончил колледж.

— Один из сыновей Майка?

— Ага. И сын теперь снова живет дома.

— Да, я... Я слыхала и об этом...

— Рыбалка идет хорошо. Дело процветает. Ты тоже выбралась бы как-нибудь попробовать...

— Мне бы хотелось, но у меня почти нет времени, ведь я открыла гостиницу.

— Слыхала, и что, дела идут неплохо, а?

— Да, у меня с первого дня почти ежедневно останавливаются новые гости.

— Ну и прекрасно. Развлекай их, тогда они будут возвращаться. Поверь мне и опыту моих мальчиков. — Наступило молчание, и Мэгги не могла придумать ничего лучше, чем спросить напрямую:

— Анна, а Эрик дома?

— Нет, он уехал с клиентами. А что ты хотела?

— Не могли бы вы передать, чтобы он мне позвонил? Пожалуйста.

— О... — И после короткой паузы Анна ответила: — Конечно, конечно. Я передам. Думаю, что он вернется около шести.

— Спасибо, Анна.

— Угу... Тогда до свидания.

— Пока.

Мэгги положила трубку и заметила, что ее руки вспотели. Анна застыла у телефона, мозг ее лихорадочно работал.

Эрик поставил «Мэри Диар» на прикол в начале седьмого. Из окна конторы Анна наблюдала, как сын помогал своим клиентам выбраться на пристань, провожал их до помещения для чистки рыбы, выгружал добычу и развешивал лососей на «доске хвастовства», чтобы сфотографировать удачный улов.

В половине седьмого он возник в конторе и спросил:

— Мама, найдется что-нибудь поесть?

— Угу, я приготовила тебе сандвич с ростбифом, а в холодильнике есть охлажденный чай.

Он похлопал ее по спине, когда она хлопотливо обходила конторку.

— Спасибо, мама.

— Да, между прочим, звонила Мэгги Пиерсон. Просила тебя позвонить ей.

Он остановился, будго наткнулся на невидимую стену, и обернулся к матери, серьезный и напряженный.

— Когда?

— Около четырех или чуть позже.

— Почему ты не сказала мне об этом по радио?

— А зачем? Ты все равно не смог бы связаться с ней до своего возвращения.

Хлопнув дверью и выражая всем своим видом крайнюю степень нетерпения, он выскочил наружу. Присматривая за рыбаками, которые заходили в контору за сигаретами и фотокарточками, Анна прислушивалась, о чем разговаривает сын по телефону, но как следует расслышать не удавалось. Спустя несколько минут он вернулся и хмуро спросил:

— Ма, намечена на сегодня семичасовая группа?

— Угу, — подтвердила она, сверяясь с расписанием, — четыре человека.

— А где Майк?

— Майк? Где-то шляется,

— А когда будет, не знаешь?

— Возможно, минут через пятнадцать.

— Ты не могла бы ему позвонить и спросить, не подменит он меня с семичасовой группой?

— Не беспокойся, но что такого могло произойти, что важнее клиентов?

— Мне надо сбегать в город, — уклончиво ответил Эрик уже на пути к кухне.

А минутой позже она услыхала, как заработал их старенький насос, наполняя кадку для мытья. Еще через пятнадцать минут он появился в дверях конторы причесанный, гладко выбритый, пахнущий так, что хоть вылижи, в белых джинсах и красной спортивной рубашке для игры в поло.

— Дозвонилась до Майка?

— Угу.

— И что он сказал?

— Он займется ими.

— Спасибо, мама. Поблагодари его за меня.

Он бросился через парадный выход, добежал до пикапа, из-под колес которого взметнулся хвост гравия и умчался. «Так вот откуда ветер дует», — подумала Анна,

Мэгги договорилась встретиться с ним в небольшой баптистской церквушке на восточной деревенской окраине залива Систер-Бей. Деревенские пригороды Дор-Каунти были усыпаны такими деревянными церковками с высокими шпилями колоколен, с четырьмя арками окон с каждой стороны, у которых, как часовые, стояли сосенки, а чуть за ними — утопающие в зелени мирные кладбища. По воскресеньям окна открывались, и из них доносились голоса молящихся и божественные песнопения. Но сегодня была среда, никакой службы не предвиделось, и на укатанной гравиевой дорожке стояла только машина Мэгги. Окна оставались закрытыми, и единственными звуками было грустное воркованье голубей, устроивших себе насест на ближайших электрических проводах.

Мэгги сидела на корточках возле одной из могильных плит. Обернувшись, она посмотрела, как он выбирается из пикапа и снова вернулась к своему занятию, низко склонившись над могилой. Подол зеленого в клеточку платья веером раскинулся вокруг нее.

Эрик остановился у машины и залюбовался ею в сумеречном вечернем свете, наблюдая, как Мэгги поливает из обувной коробки кучку бордовых цветов, а затем идет между замшелых плит к колонке, наливает воду в эту коробку и несет ее обратно, оставляя за собой серебристую струйку. Она снова склонилась над цветами. Голуби продолжали грустно ворковать. День уступал вечеру. В накатывающихся сумерках запахи диких цветов становились тяжелыми и влажными.