Горькая сладость - Лавейл Спенсер

Она продолжала сидеть и, когда слезы иссякли, наблюдала, как в блеклом освещении дверного проема движутся тени мужчин, перекрещиваясь и пересекаясь. Она могла бы дать ему то, что он хочет, но он ни черта от нее не получит. С чего бы это она стала облегчать ему жизнь? Ее самолюбие было уязвлено, и он поплатится за это.

Она тщательно вытерла глаза, высморкалась, включила в салоне свет и посмотрелась в зеркало. Нашарив в сумочке косметический набор, Нэнси подправила макияж и выключила лампы.

А там, внизу, в сарае для чистки рыбы, заглох насос, прекратился шум водной струи и погас свет. Как только братья показались из сарая, Нэнси, хлопнув дверью, вышла из машины.

— Эрик, — окликнула она дружелюбным тоном и пошла навстречу мужчинам, скрытая тенями деревьев, — привет! Я нашла твою записку.

— Нэнси! — Его голос был холоден и неприветлив. — Ты могла просто позвонить мне.

— Я знаю, но мне хотелось с тобой увидеться. У меня есть важная новость. — И, как бы только что заметив Майка, закончила: — Привет, Майк.

— Привет, Нэнси, — ответил Майк и, повернувшись к Эрику, добавил: — Пока, Эрик, встретимся завтра.

— Уг-у... Спокойной ночи.

С уходом Майка воцарилась тишина, нарушаемая лишь ночными голосами природы. Остановившись на некотором расстоянии от Нэнси, Эрик физически почувствовал исходящую от нее угрозу и ощутил потребность уйти.

— Подожди минуту, я вымою руки и сразу вернусь.

Он скрылся в сарае, не пригласив ее войти внутрь.

«Какого черта я должен с ней миндальничать: она никогда не любила ни мою мать, ни ее дом. Подождет снаружи».

Он вышел минут через пять в чистых джинсах и свежей рубашке, пахнущий шампунем, и решительно направился к Нэнси, желая покончить с ней как можно быстрее.

— И где ты хочешь со мной говорить? — спросил он еще издали.

— Дорогой, что ты так торопишься? — нараспев ответила Нэнси, беря его за руку и прижимаясь грудью.

Он отдернул руку с нарочитой грубостью.

— Мы можем побеседовать на «Мэри Диар» или у тебя в машине. Где ты предпочитаешь?

— У себя дома, в нашей постели, — сказала она, кладя ладонь на его грудь.

Он снова снял ее руку.

— Меня не привлекает ни то, ни другое, Нэнси. Все, что мне от тебя надо, — это развод, и чем быстрее, тем лучше.

— Ты передумаешь после того, что я тебе сообщу.

— И что же это? — спросил он тоном, каким, бывало, говорил отец, снимая ремень для порки в дровяном сарае.

— Ты будешь счастлив.

— Очень сомневаюсь, разве что ты сообщишь мне дату слушания нашего дела в суде.

— Ты помнишь, чего ты хотел больше всего на свете?

— Нэнси, кончай играть свою дурацкую игру, я устал, у меня был трудный день.

Она засмеялась искусственным горловым смешком и снова прикоснулась к его руке, чувствуя, как его это раздражает, предвкушая удовольствие от того, в какой шок повергнет его в следующее мгновенье. Искра сомнения проскочила в мозгу. Не перегибает ли она палку? Но то, что сделал он, тоже достойно осуждения.

— Дорогой, у нас будет ребенок.

Шок был, как от удара током. Перехватило дыхание. Он отступил на шаг и уставился на нее с отвисшей челюстью.

— Не верю!

— Правда. — Она повела плечами, но без всякого вызова. — Я думаю, что рожу ко Дню благодарения.

Он быстро просчитал сроки, отсчитывая от того вечера на диване.

— Нэнси, ты врешь!

— Это не тот случай.

Он схватил ее за запястье и потащил к машине. Открыв дверцу, запихнул ее внутрь, забрался сам, но дверцу оставил открытой.

— Мне хочется видеть твое лицо, когда ты говоришь о ребенке, — сказал он, сжимая ее щеки и заглядывая в глаза.

К своему смущению, он увидел, что она плачет, и это усилило его опасения. И все же, не в силах поверить, он заставил ее повторить.

— А теперь скажи мне все это снова.

— Я на четвертом месяце беременности, три месяца и две недели. И это твой ребенок, Эрик Сиверсон! — сказала она с вызовом.

— Тогда почему это совсем незаметно? — Он скользнул взглядом по ее фигуре.

— Поехали домой и рассмотри меня голой.

А вот этого-то он и не хотел. Видит Бог, не хотел. Единственной женщиной, с которой он желал близости, была Мэгги.

— Почему ты так долго молчала об этом?

— Я хотела убедиться на сто процентов, а не бить тревогу понапрасну. В первые три месяца многое могло случиться. Но потом — это уже наверняка. Я просто не хотела тебя обнадеживать без достаточных оснований.

— Тогда почему ты не огорчена? — допрашивал он ее, сузив глаза.

— Ты имеешь в виду развод? — спросила она рассудительно и, прекрасно разыграв роль озадаченной женщины, продолжила: — Это ты кажешься огорченным, и я не понимаю почему. Ты ведь так хотел ребенка?

Он со вздохом откинулся на сиденье и стал пощипывать переносицу.

— Но, черт подери, не теперь!

— Не теперь? — переспросила она. — Но ты же всегда твердил мне, что мы не молодеем и время уходит. Я старалась угодить тебе. Я думала... — Она продолжила на жалобной ноте: — Я думала...

Ей удалось выжать несколько слезинок и добиться нужного эффекта.

Эрик наклонился к ней, снял ее руку с подола и, вложив в свои ладони, стал поглаживать большим пальцем.

— Прости, Нэнси. Я... я сейчас зайду за вещами и сегодня же вернусь домой, хорошо?

Ей удалось заговорить еще более жалостливым и несчастным голосом:

— Эрик, если ты не хочешь этого ребенка после стольких лет…

Он приглушил ее причитания, положив палец на губы.

— Ты ошарашила меня, вот и все. А если учесть, как развивались наши отношения, то это не самые удачные обстоятельства для того, чтобы обзавестись ребенком.

— Эрик, ты действительно уже не любишь меня?

Это был первый искренний вопрос, который она задала ему в этот вечер. Неожиданно она испугалась, что это так и есть, что придется строить свои отношения с ним заново, как с чужим человеком, и проделать тяжелейшую работу для того, чтобы сделать терпимой их якобы семейную жизнь. Это ее пугало даже больше, чем боязнь не встретить другого мужчину, за которого она могла бы выйти замуж.

Но ответа она не получила. Он только отпустил ее руку и, тяжело вздохнув, сказал:

— Поезжай домой, Нэнси, я тоже скоро приеду. Поговорим обо всем утром.

Наблюдая, как он растворяется в тени деревьев, Нэнси подумала: «Что я натворила? Что я скажу ему, когда он узнает правду?»

По пути к дому Эрик чувствовал себя как в момент кончины отца — беспомощным и потерянным. Почему это произошло именно теперь, после стольких лет бесплодных уговоров? Именно теперь, когда ни она, ни ее ребенок ему уже не нужны? Он едва сдерживал слезы, поэтому прошел в сторону дока и остановился у борта «Мэри Диар». Потрясение было настолько сильным, что живот свело спазмами. Он согнулся, упершись руками в колени, и малодушно поддался отчаянию, позволив ему сотрясать себя, в надежде если не перебороть, то хотя бы перешагнуть через эту боль и обрести способность спокойно думать.