Восхождение. Кромвель - Валерий Есенков

Карл играл в шахматы, когда ему сообщили, что он должен следовать в Холмби. Он доиграл партию и только сказал, что объявит парламентской депутации свою волю, как только она прибудет в Ньюкасл. Сам государь казался спокойным, точно всё ещё надеялся на неожиданный благополучный исход. Его приближённые измысливали способ побега. Народ волновался. Когда во время богослужения проповедник назначил для пения псалом «Что хвалишися, во злобе сильне; беззаконие весь день», король вдруг запел: «Помилуй мя, Господи, попраша мя врази мои весь день, яко мнози борющий мя с высоты».

Единое чувство охватило молящихся. С печалью они подхватили псалом и допели его до конца.

Это сочувствие уже не могло спасти монарха. Депутация прибыла двадцать третьего января. Королю доложили. Он только сказал:

— Я куплен и продан.

Принял делегатов без тени страха и раздражения, весело разговаривал с ним, осведомился о состоянии дорог, всем видом показывал, что готов сблизиться, если не примириться, с парламентом. Накануне отъезда шотландцы ещё раз предложили ему признать пресвитерианскую церковь, обещая выхлопотать более выгодные условия. Девятого февраля государь покинул Ньюкасл в сопровождении полка кавалерии. Колонна двигалась медленно. Города по собственному почину встречали её праздничным перезвоном колоколов, салютом из пушек. Всюду спешно съезжавшиеся дворяне и лорды радостно возглашали: «Боже, храни короля!» Вдоль дороги толпился народ. К королю приводили больных и ставили их как можно ближе к дверцам кареты, в надежде, что он, выходя, коснётся их и к ним возвратится здоровье. Делегаты парламента в страхе запретили эти сборища, но народ их не слушал, а они не решились применить силу, чтобы разгонять непокорных людей.

Когда неторопливое шествие приблизилось к Ноттингэму, главной квартире армии нового образца, главнокомандующий Томас Ферфакс выехал во главе свиты навстречу, сошёл с лошади, как только увидел карету, поцеловал царственную руку, вновь сел верхом и сопровождал его через город. Карл нашёл, что Ферфакс, много раз побивавший его на поле сражения, человек благородный.

Шестнадцатого февраля его величество прибыл в Холмби. Его встречала толпа местных дворян и горожан. Встреча была настолько торжественной, что в парламенте возникла растерянность и беспокойство, как бы народ не потребовал освободить короля.

Этого не произошло, и тревога скоро прошла.

4

Оливер Кромвель не участвовал в совершении этой предосудительной сделки. Пленение короля было логическим завершением гражданской войны, однако было ниже его достоинства торговаться с шотландцами, тем более он не считал возможным выкупать у них пленника, скорее готов был отбить его силой. Судьба армии заботила и тревожила генерала всё это время. Когда торговцы и финансисты из Сити новой петицией потребовали распустить войско, ссылаясь на то, что оно стало прибежищем еретиков, он ещё нашёл в себе силы обратиться к Ферфаксу с письмом:

«Какой удар по армии будет нанесён этим требованием, вы сможете понять по масштабам его...»

Удар представлялся громадным, сокрушительным, непоправимым. Кромвель чувствовал себя бессильным что-либо сделать для защиты своего детища, ещё не видел причин для новой гражданской войны, но, может быть, уже предчувствовал, обладая верным чутьём полководца, что она неизбежна. Что же станет делать парламент без армии для защиты общего дела?

Душевные силы истощились, как не раз бывало, когда необходимость действия была очевидна, а он не знал, как, с кем воевать, в какую сторону направить удар. Он заболел. Страшные головные боли изводили его. Доктора обнаружили на голове не то опухоль, не то что-то вроде большого нарыва. Положение больного представлялось им безнадёжным. Кромвель готовился к смерти.

И на этот раз его спасли обстоятельства, готовые в тупой ярости смести, разрушить всё то, что за эти годы было создано. Король надёжно был спрятан в Холмби. Народ успокоился. В Вестминстере ликовали. Для большинства представителей нации закончилась не только гражданская война, завершилась и революция, которую они начали, когда собрались в Долгом парламенте. Оставалось утрясти кое-какие подробности будущего политического устройства страны.

И финансисты, и лорды, и пресвитерианское большинство готовы были устроить королю торжественную встречу в Лондоне и возвращение в Уайт-холл, если он передаст им командование ополчением на несколько лет и не станет возражать против новой, то есть пресвитерианской церкви. Разумеется, после этого его величеству предстояло признать верховенство парламента.

Многие индепенденты, которых вскоре стали называть грандами, принимали эту программу. Они тоже считали, что только парламент, избранный нацией, имеет полномочия говорить от её имени; не возражали даже против пресвитерианского устройства церкви, на том условии, что будет допущена веротерпимость в отношении тех, кто откажется это устройство признать. Однако в глазах короля, в полном согласии с законами страны, эти люди оставались мятежниками, а потому они требовали амнистии всем, кто на стороне парламента участвовал в гражданской войне. Таким образом, в парламенте складывалось то большинство, которое могло обеспечить пресвитерианам чуть ли не любое решение.

Пресвитерианам представилось, что отныне они могут делать всё, что захотят, и в этом была их непоправимая, стратегическая ошибка. В первую очередь им захотелось немедленно и бесповоротно избавиться от врагов, а главным врагом была армия. Армия должна быть распущена, и так, чтобы впредь уже не могла возродиться.

Отчасти это стремление не было прихотью. Армия стоила дорого. Ежегодно около шестисот тысяч фунтов стерлингов частью тратилось на её содержание, частью разворовывалось поставщиками и армейскими комиссарами из представителей нации. Многие из них, разумеется, были не прочь продолжать воровать, но эти суммы составлялись из тяжёлых налогов, которые далеко превосходили налоги, когда-то вводимые королём. Налогоплательщики начинали роптать. Война окончилась, они больше не видели смысла в этих поборах, к тому же положение их стремительно ухудшалось. К несчастью, урожай прошедшего года уничтожила засуха. Цены на пшеницу, рожь, горох и овёс выросли вдвое. Мастеровые в городах голодали. Арендаторы оставались без денег, не могли платить за аренду, массами возвращали свои участки землевладельцам и бежали в город в поисках выхода, но выхода не было, число безработных росло, а с ним росло недовольство, готовое в один ненастный день смести не только армию, но и парламент.

Роспуска армии требовал здравый смысл и забота о безопасности. Если бы пресвитериане следовали только здравому смыслу, армию было довольно легко сделать. Достаточно было объявить амнистию и выплатить жалованье, задержанное пехоте за восемнадцать, по другим данным, за восемьдесят недель, а кавалерии за сорок три недели, всего около трёхсот тридцати тысяч фунтов стерлингов. В таком случае солдаты лишались оснований для недовольства. Однако жажда мести сжигала пресвитериан, им не терпелось расправиться с противниками по вере. К этому присоединялась низменная страстишка в последний раз погреть руки на армейских расходах и прикарманить эти триста тридцать тысяч фунтов стерлингов, которые надлежало выдать солдатам.

Они заспешили. Девятнадцатого февраля 1647 года было принято большинством голосов необдуманное, явно ошибочное решение. Армия распускалась. Из сорока тысяч кавалеристов на службе не могло оставаться более шести тысяч четырёхсот человек, к ним прибавлялось десять тысяч пехоты, и всем им предписывалось рассредоточиться по гарнизонам, где их ожидало прозябание в караулах и в полном безделье. Из оставшихся солдат набиралось двенадцать тысяч добровольцев для службы в Ирландии. Пресвитериане торопились сплавить туда всех недовольных, и это было ещё более непоправимой и грубой ошибкой. В головокружении от успехов, они поверили королю, который отдал своему наместнику графу Ормонду приказ передать Дублин парламентской армии. Им представлялось, что монарх побеждён, сломлен и они держат его в руках, а Карл намеренно втягивал парламент в длительную, почти безысходную войну с католическими повстанцами, в надежде под шумок поднять восстание своих сторонников против оставшегося без защиты парламента.

Даже эти очевидные глупости могли бы сойти парламенту с рук. Но парламентское большинство не остановилось на них. Все индепенденты безусловно увольнялись из армии, даже в Ирландию им разрешалось отправиться только в том случае, если они признают пресвитерианскую церковь. О задержанном жалованье в решении не говорилось ни слова. Ничего не говорилось ни об амнистии, ни о пенсиях сиротам и вдовам, которые в ходе гражданской войны потеряли кормильцев. А пока армии запрещалось приближаться к столице ближе, чем на двадцать пять миль.