Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

— Странный вопрос, — уклончиво ответила Таня.

— А я убью! — И, резко меняя тему разговора, Сашенька сказала: — Отвезите меня в Улусово! Сейчас же, если можно.

— Хорошо. — Таня пожала плечами, — Мне придется послать с вами Катерину: Листрат лежит избитый.

— И еще раз повторяю: мы предлагаем вам вместе действовать в Сарове.

Таня ушла, ничего не сказав.

Глава девятая

Каменный буерак начинался неглубокой лощиной; через нее проходила дорога на Улусово.

По мере удаления от дороги лощина углублялась, края ее из пологих делались обрывистыми, а в четырех верстах от села буерак представлял собой глубокую расщелину с вертикальными стенами. Кое-где в них виднелись отверстия вроде пещер. Лет сорок назад родитель Ивана Павловича надумал ломать камень, шахту заложил на глазок, и в первый же день сорвавшиеся камни задавили насмерть двух мужиков. Каменоломня с тех пор была заброшена, и никто к ней не хотел притрагиваться.

Петр случайно подслушал, как Иван Павлович сманивал сидельца казенки пойти с ним в компанию и начать разработку камня.

— Слух есть, говорил Иван Павлович, — будто самый главный царев министр Витте удумал строить новую ветку от чугунки, и пройдет она верстах в двадцати от села.

Пока «винопольщик» думал да гадал, Петр решил взять каменоломню в свои руки. Он рассуждал так: начнут класть чугунку — быть ему богатым. Не будет чугунки — опять же не в убытке: мир строит церковь, понадобился материал, — пожалуйста: камень, известка — рукой подать, а уж он не прогадает.

Петр ходил по заброшенной каменоломне, прикидывал, заставлял Андрияна то там ударить ломом, то здесь: пробовал крепость породы.

— Ежели сделать все как следует, камень ломать можно. Конечно, береженого бог бережет, человека с умом и камень не ушибет, — определил Петр, когда осмотр был окончен.

— Не пойдут, — отмахнулся Андриян. — Камень наши мужики ломать не полезут. Я их знаю.

— Да еще как пойдут! Чего им зиму-то делать? На печке бока пролеживать? Мне бы на первый случай человек десять поотчаяннее набрать, а там валом повалят. Я тебя главным приказчиком сделаю, желаешь?

— Ну нет. Убьет кого — я же в ответе. Тебе бы улусовского немца, вот фигура. Этой собаке, хоть все мы околей, — нипочем!

— Да-а, Карла Карлыч, он бы, конечно… А то иди, жалованье положу. Что тебе в стариках-то вековать?

— Жди от тебя жалованья, — буркнул Андриян. — Нет уж, мозгуй как знаешь.

Петр решил завтра же сходить в Улусово договориться насчет аренды каменоломни.

В тот же день за вечерним чаем Викентий сказал Тане, что он написал царю письмо, где взывает к его милосердию, просит своим словом предотвратить кровавые последствия, могущие возникнуть в будущем.

— Папа! — Таня нахмурилась. — Неужели мне опять надо повторять, что царь не в силах что-либо сделать, будь он даже самым распрекрасным человеком. А ведь известно, что он мстительный, мелкий человек и умом не выше Улусова. Неужели ты этого не понимаешь? Интересы Улусовых — его интересы. Пойми это!

— Мое пастырское назначение состоит в том, чтобы напоминать грешникам: господь многотерпелив, но страшен гнев его.

— Значит, Луку Лукича били за то, что он прогневал бога? — допытывалась Таня, хотя и знала, что ее вопросы очень неприятны отцу.

— Я не о том.

— А за что господь гневается на Андрея Андреевича? — Таня рассердилась. — Не говори вздора.

— Что ж ты прикажешь делать? — Викентий тоже рассердился. — Молчать?

— Я тебе говорила и опять скажу: сними рясу. Ты ведь и в бога-то не веруешь.

— Перестань, Татьяна, я не потерплю таких разговоров.

— Ты калечишь свою совесть. Ты лжешь на каждом шагу.

— Ты говоришь вздор! — резко остановил ее отец. — Я священник и священником останусь.

— Тогда служи свои обедни и не лезь с письмами к царю.

— Как священник я должен поднять свой голос за примирение.

— Нет, ты лучше подними свой голос против Пыжова и против тех, кто держится за Пыжовых. И против того, кто является главной причиной всех несправедливостей, — против строя.

— Чего ты хочешь от меня? Чтобы я поднял руку на государя? Одумайся! Ну, ладно, бог с тобой, Таня. Мы еще посмотрим, кто из нас прав, ты или я. Только не сердись на меня.

Викентий поцеловал ее.

— Ей-богу, папа, — со смехом сказала Таня, — хоть бы ты в карты, что ли, играл. Или за Ольгой Михайловной поухаживал. Ты нравишься ей…

— Перестань говорить глупости. Я священник, ты забыла? — сурово возразил Викентий. «Нравлюсь?» — подумал он, а вслух, как бы отвечая на свои сомнения, проговорил: — Можно не пить, не играть в карты, не ухаживать за женщинами и быть рабом греха. Это страшнее всех других грехов.

— Да, это так, — рассеянно отвечала Таня. — А Ольга Михайловна тебе нравится?

— Таня, я бы попросил тебя… — Викентий чувствовал, как его лицо медленно заливается краской смущения.

— Если бы ты захотел, она пошла бы за тебя замуж, — с грустью заметила Таня. — И так бы это было хорошо. Я так ее люблю!

Викентий порывистым движением отодвинул стул.

— Я тебе уже сказал, — дрожащим голосом выговорил он. — Я тебя просил… — И вышел из столовой.

Вот тут-то Таня и поняла все, и так ей стало жаль отца и так тяжело сделалось на сердце, что она расплакалась.

Вошла Катерина и сказала, что Таню спрашивает Ольга Михайловна. Таня привела себя в порядок и вышла. Ольга Михайловна ждала ее в саду.

— Маленький у нас сад, но я не променяла бы его на улусовский. Здесь мне все так дорого.

— Только сыро очень! — Ольга Михайловна зябко повела плечами.

— Как у тебя дела со школой?

— Понимаешь, вдруг вваливается лавочник и на самом почтительнейшем диалекте выражает желание помочь. Предложил в кредит железо, гвозди и все что надо.

— Это не без участия моего отца, а может быть, и Николая, — рассмеялась Таня. — Николай в тебя влюблен — ты знаешь?

— Если его любовь выражается таким образом, я просто счастлива. Лавочник извелся в любезностях. Он сказал, что скоро я получу приговор сходки о покупке леса для строительства.

— Будущий свекор задабривает будущую сноху, — посмеивалась Таня, — а потом будет бить ее рогачом.

— Мы отложим помолвку, по крайней мере, на год, — отшутилась Ольга Михайловна. — Пусть сначала школу построит, а потом можно будет нос натянуть и свекру и жениху.

— Давай сядем, — Таня подвела приятельницу к скамейке около шалаша, где летом, охраняя сад, спал Листрат. — Скажи откровенно, как на исповеди… Пойми, это очень важно.

Ольга Михайловна поняла, о чем хочет говорить Таня.

— Послушай, ты знаешь, как и почему папа стал священником?

— Да.

— Ты можешь спасти его, — горячо проговорила Таня. — Он так запутался…

— Что я должна сделать?

— Любить его. Сказать ему об этом. Ты знаешь, он любит тебя.

— Нот, не знаю, — солгала Ольга Михайловна. — Но это но меняет дела. Ты же понимаешь, что он…

— Не может жениться? Да, пока он в рясе. Надо, чтобы он снял рясу.

— Бог с тобой! — удивилась Ольга Михайловна. — Что ты говоришь!

— Если ты его любишь и желаешь ему и себе счастья, заставь его снять рясу.

Ольга Михайловна покачала головой.

— Нет, — сказала она после раздумья. — Этого я не хочу делать. Это дело его совести. Ты же сама говорила о свободной совести. Да я еще и не знаю, люблю ли Викентия Михайловича. Нет, не знаю…

— Господи, какой же ты сухарь, Ольга! — Таня страдальчески наморщила лоб. — Пойми, он опутан суевериями и страхами, которые гроша не стоят, но вяжут его по рукам и ногам. Разруби их!

— Пусть сам найдет силы разрубить…

— Что у тебя за сердце? — Таня не скрывала раздражения. — Ты доживешь свой век черствой старой девой!

— Нет, я никогда не буду черствой. Просто я считаю, что человеческую совесть нельзя подстегивать. Совесть не любит чужих прикосновений.

— Где это ты вычитала?

— Напрасно сердишься. Не я начинала этот разговор.

— Хорошо, окончим его. Только запомни: если ты хочешь, чтобы любимый тобою человек был счастлив и не погиб, — это в твоей воле. И в твоей воле сделать его несчастным навеки. Пойдем, тут и в самом деле сыро, я озябла.

Около калитки они холодно попрощались и разошлись.

Викентий в этот же час шел к Луке Лукичу. Он понимал, что творится в его душе, и решил навсегда привязать к себе. Лука Лукич был один в старой избе; он лежал, думал и вспоминал каждое слово сына.

— Не спишь? — суровым тоном спросил Викентий, садясь в отдалении. — Мне показалось, что ты против бога замыслил восстать?

— Нет, перед богом я чистый, — тихо молвил Лука Лукич.