Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - Мари-Бернадетт Дюпюи

сыном, Пьером, к его семидесятидевятилетию в прошлом месяце. Монотонный стрекот кузнечиков удивительным образом дополнял гармонию теплого весеннего вечера.

Синеватые, с нюансом розового золота сумерки тихонько наползали на мельницу и спокойные воды бьефа[47]

— Чудесная погода! Май — мой любимый месяц, — удовлетворенно вздохнула его невестка, которая как раз собирала со стола грязную посуду после ужина.

— Твоя правда, Ивонн, — отвечал старик. — Я всегда любил «прекрасный май» — месяц, когда традиционно заключаются помолвки. Не говоря уже о том, что весной меня почти не мучает ревматизм. А где мальчики? Скоро стемнеет.

— Не беспокойтесь, дедушка Туан. Жиль с Лораном побежали в деревню. Так обрадовались открыткам — Жюстен прислал им из Гавра, каждому по одной, — что решили показать другу.

— Могли бы немного повременить. Через неделю получат еще, из Нью-Йорка, — предположил Антуан. — Не думал, что Жюстен послушает меня, старика, и вот так сорвется в Америку!

— Ба! Когда денег куры не клюют, можно все себе позволить! — сказал Пьер, показываясь на пороге дома с бутылкой виноградной водки. — Решил выпить рюмочку. Пап, тебе налить?

— Наливай! В моем возрасте я уже ничем не рискую. Чокнемся?

Пьер Дюкен, чьи волосы уже начали седеть, примостился рядом, на скамейке. Благодаря ежедневному тяжелому труду он был подтянутым, мускулистым и смотрел на мир чуть свысока.

— У тебя трое сыновей, и только я остался на родине, — продолжал он. — Гийом мечтал о Новом Свете, Жан, как выяснилось, тоже. Теперь у него в Нью-Йорке своя бакалея, но, судя по последнему письму, дела идут не блестяще. Вот я и думаю: чем там лучше, чем здесь?

— А еще Жан удивляется, что ежемесячно в Нью-Йорк прибывают тысячи иммигрантов, — подхватил Антуан. — Ирландцы, немцы, итальянцы и даже китайцы.

Ивонн так и застыла со стопкой тарелок в руках.

— А я думаю, в Нью-Йорке очень красиво. — Тон у женщины был мечтательный. — Огромные дома, статуя Свободы, Сентрал-парк… Часто, перебирая фотографии, которые нам присылает Элизабет, я представляю себя элегантной дамой где-нибудь на Бродвее…

Не зная, как правильно выговорить это слово, она произнесла его на французский манер — «Броадвай». Пьер решил мягко ее пожурить:

— Ивонн, жена моя, надо быть посерьезнее!

— Каждый имеет право помечтать, Пьер, — возразил на это старый мельник. — Жена у тебя преданная, работящая. Ивонн, милая, тебя легко представить элегантной дамой! Красивый наряд — и дело в шляпе. Надо было попросить Жюстена взять тебя с собой.

Разрумянившаяся Ивонн только порадовалась, что под липой уже царят сумерки.

Она подошла к входной двери, оббила песок со своих сабо, постучав ими по каменному порогу.

«А почему бы и нет?» — мысленно возмутилась она.

С дороги, что проходила у реки, послышались голоса. Во двор, хохоча, ворвались Жиль и Лоран, подростки шестнадцати и пятнадцати лет. За ними следом вошла молодая женщина в длинном и светлом, развевающемся на ветру платье.

— Мадемуазель Ирэн! — воскликнула Ивонн, которая только что вышла из дома с керосиновой лампой в руке.

— Добрый вечер, — робко поздоровалась гостья. — Я не помешала?

— Таким очаровательным гостям я всегда рад! — пошутил Антуан. — Мальчишки вызвались вас проводить?

— Это очень мило с их стороны, мсье Дюкен, — отозвалась Ирэн. — Я слишком пуглива, особенно для дочки бригадира жандармерии!

— Тогда они проводят вас и до дома, — заявил Пьер. — Пожалуйста, присаживайтесь!

— Налить вам сидра, Ирэн? — предложила Ивонн.

— Нет, спасибо. Я на минутку. Кто-то из местных, моньтиньякских, видел сегодня утром Жюстена — на вокзале в Вуарте. Хозяин кафе из Гервиля взялся его подвезти на своей двуколке. Вот я и подумала: может, вечером он заглянет к вам?

Жиль и Лоран так и остались стоять по обе стороны от гостьи. Старший, уже испытавший первые волнения сердца и плоти, находил Ирэн очень красивой. Он нахваливал брату ее тонкий стан, светлые белокурые волосы, выпуклый лоб и орехово-карие глаза в обрамлении золотистых ресниц.

— Жюстен приехал! — обрадовался Антуан. — Значит, завтра он наверняка приедет с новостями про мою внучку Элизабет и правнука Антонэна!

Ирэн всплеснула руками от радости, счастливо улыбаясь.

— Даже не верится! Жюстен дважды переплыл через Атлантический океан, побывал в Нью-Йорке! — восторженно воскликнула она. — И, конечно же, отправил мне открытку! Отец говорит, почта идет во Францию несколько недель.

— Так и есть, — сказал Пьер. — Мальчики получили открытки, которые Жюстен отправил еще из Гавра, почти три недели назад.

— Значит, скоро получу и я, — со вздохом произнесла Ирэн. — Что ж, мне пора! Когда увидите Жюстена, передайте ему от меня привет.

— Обязательно передадим, — пообещал старый Антуан. — Жиль, сбегай-ка в сарай за фонарем! Мадемуазель Ирэн наверняка боится темноты.

— Вы так добры ко мне, мсье Дюкен! Спасибо!

Молодежь, весело переговариваясь, ушла. Ивонн покачала головой, глядя им вслед.

— Мне так хочется, чтобы они поженились, — шепнула она, опасаясь, что, несмотря на расстояние, Ирэн могла ее услышать. — Она стала бы Жюстену хорошей женой. Ирэн — девушка образованная и прекрасно шьет. Как у нас говорят, у нее пальчики феи!

— Может, она заслуживает мужа получше, чем Жюстен? Вы как хотите, а мне его повадки не нравятся, — возразил Пьер. — Пять лет прожил в роскоши в доме этого мерзавца Лароша, сделавшего такое с Элизабет! Сколько раз мы их видели разъезжающими по окрестностям верхом или за обедом в таверне в Руйяке!

— Но Жюстен ведь ничего не знал! — заступилась за парня Ивонн.

— И ты, Пьер, не все знаешь, поэтому не осуждай его. Если уж я принял мальчика под крыло, то только потому, что сердце у него доброе и душа.

— Как скажешь, папа, — буркнул мельник.

Замок Гервиль, в тот же вечер, в тот же час

Жюстен, открыв глаза, не понял, где он. Было темно, и только откуда-то слева били тонкие лучи красноватого света. В голове шумело, однако он все-таки вспомнил, как Ларош бил его кнутовищем по голове.

«Наверное, я потерял сознание, — подумал он. — Странно только, что раньше не очнулся».

Все тело болело, во рту сохранился острый вкус крови.

«Старый безумец бил меня еще, пока я был в отключке? — предположил он про себя. — Нет, тут что-то другое…»

И тут Жюстен вспомнил, как его столкнули с крутой лестницы и он, пересчитав спиной все каменные ступеньки, растянулся на мощенном булыжником полу. Ему вдруг стало страшно до жути. Он осторожно обшарил пол вокруг себя. Пахло плесенью и пылью, а еще почему-то вином и экскрементами.

— Где я? — в ужасе произнес он.

Эхом его вопросу стало чье-то прерывистое дыхание. Вероятнее всего, это был погреб или, и того хуже, склеп, и Жюстен оказался тут не один.

— Мсье! — едва