Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Надеюсь. Нью-Йорк стал одним из важнейших портов Соединенных Штатов, коммерция непрерывно развивается, и с той же скоростью растет конкуренция. Но о том, чтобы вы с Лисбет меняли стиль жизни, не может быть и речи. Ничего ей не говори! Я купил акции на бирже, так что мои финансовые дела могут поправиться в ближайшее время.

— Эдвард, я в тебя верю. Самое главное — это счастье нашей дочери. Давай поговорим о Лисбет!

Он слегка отстранился и посмотрел вниз, на тротуар перед Дакота-билдинг. Мейбл взяла мужа за руку.

— Ее счастье много для меня значит, дорогая, — отвечал Эдвард. — Но, к сожалению, чудес я совершать не умею. Жюстен приходится ей дядей, а что касается Анри… Я спрашиваю себя, сумеет ли он приспособиться к стилю жизни Элизабет. Я бы предпочел, чтобы она вышла замуж за более видного мужчину — с состоянием, успешного.

— Так поговори с ней по душам, как отец с дочкой! Даже если Лисбет взбунтуется, она хотя бы услышит, что ты об этом думаешь. Теперь мы — ее семья, другой у нее нет!

Супруги снова обнялись, обменявшись печальными взглядами. Так их и застала Элизабет.

— Па, ты уже дома! — воскликнула она с легким удивлением. — Разве у тебя на вечер не был назначен деловой ужин?

— Я перенес встречу, Лисбет. Хотелось побыть в семье, с вами и Антонэном. Благодарение Богу, нашему малышу лучше.

— Да, это так. Я часок посижу возле него, а потом покормлю. Овощные супы, молочное — все точно по рекомендациям доктора.

Эдвард Вулворт всмотрелся в лицо молодой женщины. Элизабет была в домашнем платье, блестящие, как атлас, каштановые волосы рассыпались по плечам.

— Ты выглядишь прекрасно, дорогая, — сделал он комплимент. — Но почему глаза красные? Ты плакала?

— Ты тоже будешь меня допрашивать, как ма? — упрекнула его Элизабет. — Нервы у меня не железные. Да, я немного поплакала, но, насколько мне известно, это не преступление!

Элизабет круто развернулась и исчезла в коридоре. Мейбл с Эдвардом услышали, как за ней закрывается дверь детской.

— Дадим ей немного времени, — постановила Мейбл. — Пройдет несколько дней, и она непременно разберется в своих чувствах.

— Пожалуй, так будет лучше, — согласился с ней супруг. — Спорить с ней бесполезно. И спешки тоже нет. Насколько я понял, дата их с Анри Моро свадьбы еще не назначена. Может, тот поцелуй в такси и правда ничего не значит? Они с Жюстеном оба французы, и их манеры отличаются от наших.

— Может быть, — отозвалась Мейбл, едва заметно улыбаясь.

Гервиль, понедельник, 29 мая 1905 года

Жюстен остановился посреди широкой аллеи, ведущей прямиком к подъемному мосту. Поставил у ног объемный кожаный саквояж — весь его багаж, с которым он ездил в Америку. Карманные часы показывали полдень.

Обратный путь показался ему длинным и скучным — и все потому, что он отдалялся от Элизабет и очень по ней тосковал. На борту парохода ему не раз пришлось пожалеть, что не остался в Нью-Йорке.

«Ради чего жить, если она не рядом?» — раз за разом спрашивал он себя, стоя на носу корабля и глядя на горизонт и морскую гладь, в такие солнечные дни, как этот, игравшую всеми оттенками бирюзы.

С парижского поезда Жюстен сошел на маленьком вокзале в Вуарте. И там же встретил жителя деревни Гервиль, хозяина местного кафе с табачным киоском, который предложил его подвезти. Пока они на двуколке катили домой, Жюстен печалился и ощущал странную подавленность. Разговаривать ему не хотелось, что, похоже, вполне устраивало спутника, такого же молчуна.

— Не подскажете, мсье Гуго Ларош не умер? — все-таки спросил у него Жюстен, когда пришло время прощаться. — Несколько дней назад я получил телеграмму, что он при смерти, поэтому спешил как мог.

— Насколько я знаю, — хозяин кафе хмыкнул, — у нас уже месяц никого не хоронили. Последней, в апреле, была бедная мадам Гайо, жена тележника. А впрочем, никто из замковой прислуги давно в деревню носа не кажет!

— Спасибо, мсье Леблан. Всего хорошего!

Он, прокручивая этот короткий разговор в уме, собирался с мужеством, чтобы ступить наконец под прохладную сень высоких деревьев.

«Речь наверняка шла о жене Гюстава Гайо, местного тележника, — говорил он себе. — Я отдавал ему в починку колесо фаэтона в конце зимы. Гюстав рассказывал про дочку, Жермен, которая служит в доме нотариуса, в Рюффеке. Жермен… Это ее изнасиловал Ларош! Бедная девочка!»

У Жюстена сжались кулаки. Временами он еще терзался угрызениями совести, но сейчас — нет.

Это было наилучшее время, чтобы выпустить лошадей на луга. Мух пока еще немного, слепней — тоже, густая молодая травка… Решив, что в замок он всегда успеет, Жюстен направился к лугу, раскинувшемуся прямо за конюшнями.

Первым он увидел Галанта, красавца-жеребца. Несколько загородок для жеребят

— тоже на месте. На соседнем пастбище — упряжные лошади породы коб и першерон Уллис, массивный тяжеловоз. Однако напрасно он высматривал Районанта, заметного благодаря своему росту и грациозности.

— Наверное, Роже оставил его в деннике, и по уважительной причине! А иначе я ему задам!

Жюстен действительно ничего плохого не заподозрил. Но когда он поискал глазами Перль с жеребенком, оказалось, что их на лугу тоже нет. Что ж, была вероятность, что их выпасают на другом лугу, по ту сторону замка…

Уже с легким раздражением он поспешил к конюшням, насвистывая, чтобы привлечь внимание Районанта, и вошел внутрь в полной уверенности, что красивая голова коня вот-вот покажется над дверцей денника… В нос Жюстену ударил отвратительный смрад. В конюшне громко жужжали мухи.

— Да что тут вообще происходит? Откуда вонь? — пробормотал он, прикрывая нос рукой.

Подходить к деннику не хотелось. Жюстена внезапно осенила страшная догадка. Он подошел еще на пару метров, под оглушительное жужжание большущих синих мух, вившихся вокруг его головы. Заглянул в денник и хрипло вскрикнул. Тут было от чего и возмутиться, и ужаснуться.

— Районант! Мой бедный Районант! — только и сказал он.

Конь лежал на соломенной подстилке, со страшно раздутым животом — тепло ускорило процесс разложения. Голова у него была вся в почерневшей крови. Лошадь застрелили.

— Роже! — заорал Жюстен. — Роже! Ты где?

Он еще несколько раз громко позвал своего конюха. Жюстену не терпелось узнать, что же произошло. В силу многолетнего опыта работы с лошадьми он знал, что в редких случаях, из-за колик или серьезных переломов, больное животное действительно лучше прикончить.

— Но оставить труп гнить в конюшне? Это немыслимо! — негодовал он.

В кладовке, где хранились седла и сбруя, Роже тоже не оказалось. Оттуда Жюстен принес пару покрывал и, после безуспешной