Сыщик-убийца - Ксавье Монтепен

И Жан Жеди рассказал, как путешествовал на рессорах фиакра, узнав Фредерика Берара.

— Здесь недурно, — продолжал он, оглядываясь вокруг, — и, право, не мешало бы нам забрать банковские билеты!

— Я уже говорил вам, что не нужно воровства. Займитесь костюмами, — вот ключи от чемодана. Я же пойду дожидаться мадемуазель Берту, которая что-то запаздывает.

Жан пожал плечами, глядя ему вслед.

— Ты слишком деликатен, друг мой, — проговорил он. — Я не знаю ничего, кроме моего ремесла. Я взял с собой все, что нужно, и после комедии надеюсь добраться до сокровища. Он боится, что на нас будут жалобы, — какие глупости! Если мистрисс Дик-Торн та женщина, то я оставлю у нее в ящике квитанцию, которая заставит ее десять раз подумать, прежде чем жаловаться.

Затем, открыв чемодан, Жан Жеди начал готовить костюмы.

Была полночь.

Звуки оркестра смолкли. Гости мистрисс Дик-Торн заполнили буфет. Рене Мулен, удивленный и обеспокоенный необъяснимым отсутствием Берты, поминутно бегал из столовой, где его присутствие было необходимо, на парадную лестницу, куда звало его нетерпение.

Вдруг лакей Франсуа поспешно подбежал к нему.

«Наконец-то», — прошептал про себя Рене.

— Эта дама приехала? — спросил он вслух.

— Нет, господин Лоран, но с вами хочет поговорить какой-то кучер.

— Кучер?

— Да. Как кажется, вы его наняли и заплатили заранее.

— Сейчас иду.

Рене поспешно выбежал на улицу.

Сан-Суси ждал его у подъезда.

— Попросите выйти молодую даму, которую вы привезли, — сказал механик.

— Молодую даму?

— Да, конечно.

— Но я ее не привез.

Рене побледнел.

— Как! — вскричал он. — Вы не привезли ее?

— Нет.

— Почему же?

— По той причине, что она должна быть здесь уже давно. Когда я приехал за нею, мне сказали, что она уже уехала.

Беспокойство Рене превратилось в страх.

— Уехала? Это невозможно!

— Однако это так.

— Но ведь она должна была ждать, когда за ней приедут?

— За нею и приехали.

— Кто же?

— Какой-то фиакр. Кучер пошел предупредить барышню и увез ее. Вы должны это знать, так как он приезжал от вашего имени!

— Я не посылал никого, кроме вас.

— Однако другой кучер сказал, что приехал по поручению господина Рене Мулена. Иначе привратница не впустила бы его.

— И вы ехали полтора часа, чтобы привезти мне это известие, так как теперь больше полуночи?

— Я поехал сейчас же, но по дороге у меня упала лошадь и сломала оглоблю. Прошло много времени, пока я все привел в порядок.

Рене был в страшном волнении. Произошедшее казалось ему непонятным. Никто в мире не мог знать его плана. Его считали уехавшим из Парижа. Поэтому он не мог допустить, чтобы кто-нибудь мог воспользоваться его именем, чтобы завлечь Берту в западню.

По всей вероятности, тут была какая-нибудь ошибка, недоразумение. Если Берта действительно выходила, то, по всей вероятности, она опять вернулась и ждала.

— Послушайте, — сказал он, — можете ли вы в час с четвертью доехать отсюда на улицу Нотр-Дам-де-Шан и вернуться обратно? Я дам вам сто франков.

— Это возможно! Если лошадь издохнет — тем лучше — она не моя!

— Возвращайтесь же туда, откуда приехали, спросите снова мадемуазель Берту Монетье и привезите ее сюда.

— Я еду. Готовьте сто франков.

Сан-Суси вскочил на козлы и наградил лошадь таким дождем ударов кнута, что она пустилась в галоп.

«Если она приедет, то еще успеет вовремя, — думал Рене, возвращаясь наверх. — Но что за странное происшествие? Единственно возможное объяснение, — это то, что Берта вдруг испугалась своей роли и велела привратнице рассказать эту глупую историю о первом кучере. О! Женщины! Когда нервы вмешиваются в дело, все погибло!»

Артисты Gymnase приехали в костюмах, гости уселись, и музыка заиграла перед поднятием занавеса.

Рене воспользовался относительно свободным временем и стоял у окна, выходящего на улицу.

Немного ранее половины второго фиакр, запряженный взмыленной лошадью, остановился перед дверями дома.

Механик поспешно сбежал по лестнице.

— Ну, что? — спросил он кучера.

— Ваша дама не возвращалась.

— Может ли это быть?

— Я разбудил привратницу, и Бог знает, каких трудов мне это стоило. Я дал ей сто су из моего кармана, поднялся вместе с нею в квартиру барышни. Мы звонили, стучали — но никто не отвечал.

— Значит, случилось несчастье.

— О! Это невозможно! Вероятно, молодая дама была приглашена в другое место и не могла приехать сюда.

Рене ничего не ответил на эту бессмыслицу.

— Вот ваши деньги, — сказал он, давая билет в сто франков и монету в сто су.

Затем медленно поднялся по лестнице, шатаясь, как пьяный. Теперь он уже не думал больше, что Берта испугалась, он понял, что она попала в ловушку, подозревал преступление, и мрачное предчувствие наполняло его душу.

— Ну, что же, — прошептал он наконец. — Я исполню свою роль, а одна из горничных заменит Берту.

В эту минуту послышались аплодисменты, доказывавшие, что занавес опустился.

По окончании водевиля должен был последовать длинный антракт, чтобы дать время приготовить живые картины.

Рене отправил бывшего фигуранта из театра Амбипо к Жану Жеди, а сам отправился в людскую.

— Мадемуазель Ирма, — сказал он хорошенькой горничной Оливии, — окажите мне услугу.

— Отчего же нет, господин Лоран, — ответила субретка, бросая на метрдотеля красноречивый взгляд. — В чем дело?

— Замените одну артистку, которая не приехала в последнюю минуту.

— С удовольствием, господин Лоран. Но я играю комедии только в жизни.

— Я говорю не о комедии, а о живых картинах. Вам не надо говорить.

— Зато показывать надо много, — смеясь, сказала Ирма. — Я знаю эти живые картины, они очень хороши, но имеют недостаток в юбках. И хотя я довольно хорошо сложена и совсем не жеманница, но хочу подумать, прежде чем явиться в костюме Евы перед гостями барыни.

— Барыня не позволила бы явиться в таком костюме в свою залу. Личность, о которой я говорю, будет одета мужчиной, и сверх платья на нее наденут каррик кучера. Воплощенная невинность не могла бы оскорбиться от такой роли.

— Это мне нравится.

— Вы соглашаетесь?

— О! Да.

— Вам надо одеться. Идемте со мной.

Рене отвел Ирму в маленькую комнатку, где одевался Жан Жеди и бывший фигурант.

Старый вор был уже загримирован и заканчивал гримировать своего спутника, игравшего роль доктора из Брюнуа.

— А мадемуазель Берта? — спросил Жан.

— Она не могла приехать. Но вот эта особа заменит ее.

Мужчины уступили место субретке, которая, получив наставления Рене, не теряя ни минуты, стала переодеваться, тогда как мнимый Лоран отправился в соседнюю комнату.

В то время живые картины были в большой моде. Они были прежде всего поставлены в театре Porte Saint Martin труппой прелестной мадам Келлер, которой весь Париж восхищался в роли Ариадны, сидящей на пантере и одетой в одно только шелковое трико телесного цвета.

Артисты, нанятые Рене Муленом, зарабатывали много денег, давая каждый вечер представления и на публичных сценах, и в частных домах. Перед самым поднятием занавеса, перед каждой картиной, директор труппы выходил, раскланивался со зрителями и говорил:

«Дуэль Пьеро», «Порыв ветра», «Суд Париса», «После сражения» и т. д. и т. д.

Антракты были очень коротки.

Как только представление было закончено, труппа, которую ожидали в другом месте, поспешила оставить дом на улице Берлин.

Но оставалось показать еще последнюю картину.

Рене, как только опустили занавес, отправил лакея к дирижеру оркестра с просьбой сыграть похоронный марш, и, как только раздались первые аккорды, Жан Жеди расставил своих актеров около декорации, представлявшей мост, плохо освещенный масляными фонарями, сомнительный свет которых падал на неподвижный фиакр.

Представление убийства доктора Леруа было вполне верно и отличалось ужасным реализмом. Никто не мог бы узнать отлично загримированных лиц актеров этой ужасной сцены.

— Кончено, — сказал старый вор, поднимая нож над бывшим фигурантом Амбигю, игравшим роль доктора.

— Поднимайте занавес, — сказал механик.

Занавес сейчас же поднялся, открыв мрачный пейзаж.

В то же время громкий голос, голос Рене, покрывая звуки музыки, произнес:

— Преступление на мосту Нельи.

Мистрисс Дик-Торн побледнела, как мертвая, зрачки ее испуганно расширились, и, не сознавая, что делает, она хотела встать, но ноги отказались ей служить. Она тихо застонала, упала в кресло и потеряла сознание.

Занавес тотчас же опустили.

Все гости в волнении бросились к Клодии. Никто не мог понять истинной причины этого обморока.

Оливия с отчаянием ломала руки, покрывая поцелуями холодные щеки матери.