Повестка дня — Икар - Роберт Ладлэм

— Из-за того, что вы вообще допускали такую возможность, а если нет, то создали впечатление у служащих, будто это возможно.

— Я мог бы опровергнуть это обвинение, но я не стану утруждать себя. А сейчас мы пройдем в Овальный кабинет, и, ради Бога, не смущайте этого человека всем этим собачьим дерьмом с арабами. Помните, он не знает, что произошло, я все проясню для него позже.

— Как я могу быть уверен, что вы на это способны?

— Что?

— Вы меня слышали. Как я могу быть уверенным, что вы на это способны или что на вас можно положиться?

— О чем вы говорите?

— Я думаю, вы проясните только то, что хотите прояснить, рассказывая ему только то, что вы хотите, чтобы он услышал от вас.

— Кто вы такой, чтобы позволять себе разговаривать со мной таким образом?

— Некто, и, вероятно, такой же богатый, как вы. А также некто, собирающийся покинуть этот город, о чем, как я уверен, Сван вам сообщил, поэтому ваши политические благословения для меня бессмысленны — я их не принял бы в любом случае. Знаете что, Дэнисон, я думаю, вы самая натуральная крыса. Не относящаяся к типу смышленых Микки Маусов, а настоящая тварь. Уродливый, длиннохвостый, питающийся отбросами грызун, который разносит отвратительные болезни. Это называется безответственность.

— Вы слов не выбираете, не так ли, конгрессмен?

— Мне это не нужно. Я ухожу.

— Но он не уходит! И я хочу, чтобы он был сильным и убедительным. Он ведет нас в новую эру. Мы опять поднимаем голову. Уже пора! Мы говорим всем ничтожествам этого мира: заткнитесь или уйдите с дороги.

— Ваши выражения так же глупы и банальны, как и вы сами.

— А ты кто такой? Член какой-то зачуханной лиги старейших университетов Новой Англии, интеллектуальная элита с какой-то поганой степенью в английской филологии? Да хватит, конгрессмен. Мы здесь играем в крутые игры, вот что! Люди в этой администрации или работают жестко, или их отсюда убирают. Ты понял это?

— Постараюсь запомнить.

— Пока ты еще здесь, заруби себе на носу: он не любит несогласия. Все должно быть в сдержанных тонах, ясно? Никаких волн, все счастливы, понял?

— Однако вы повторяетесь.

— Я делаю свое дело, Кендрик. Вот как называется эта жесткая игра.

— Вы убогая посредственная личность, вот вы кто.

— Значит, мы друг другу не понравились. Ну и что? Это вовсе не сделка…

— Я это понял, — согласился Эван.

— Пошли.

— Не так быстро, — твердо ответил Кендрик, отворачиваясь от Дэнисона и направляясь к окну, как будто кабинет принадлежал ему, а не этому человеку президента. — Так каков же сценарий? Ведь это термин, верно?

— Что вы имеете в виду?

— Что вы от меня хотите? — спросил Кендрик, выглядывая на лужайку перед Белым Домом. — Если вы занимаетесь умственным трудом, зачем здесь я?

— Потому что игнорирование наших требований приведет вас к обратным результатам.

— Правда? — Кендрик опять повернулся лицом к начальнику штаба Белого Дома. — К обратным результатам?

— Вас должны признать, разве это недостаточно ясно? Он не может просто сидеть и делать вид, что вы не существуете, ведь так?

— А, я понимаю. Скажем, во время одной из его занимательных, но не слишком просвещающих народ пресс-конференций кто-нибудь упомянет мое имя, что теперь неизбежно. Он же не может сказать, что не уверен, за кого я играю — за муравьев или за гигантов?

— Ты понял. Пошли. Я буду направлять разговор.

— Вы хотите сказать, что будете контролировать разговор, не так ли?

— Называйте это как хотите, конгрессмен. Он — самый великий президент двадцатого столетия, и не забывайте об этом. В мои обязанности входит поддерживать статус-кво.

— Зато в мои обязанности это не входит.

— Нет, черт побери. Это общие наши обязанности. Я участвовал в сражениях, молодой человек, я видел, как люди умирали, защищая наши свободы и образ жизни. Говорю вам, это было священное зрелище! И этот человек, этот президент вернул ценности, которых нам так не хватало. Он повернул развитие нашей страны в нужном направлении только силой своей воли, своей индивидуальности, если хотите. Он самый лучший.

— Но не обязательно самый умный, — перебил Кендрик.

— Это не значит плохой. Галилей был бы паршивым Папой и никчемным Цезарем.

— Я полагаю, вы схватили суть.

— Совершенно верно. Итак, сценарий: объяснение простое и хорошо знакомое. Какой-то сукин сын проболтался об истории в Омане, а вы хотите, чтобы все было забыто как можно скорее.

— Я?

Дэнисон замолчал, разглядывая Эвана так, будто перед ним стояло какое-то чудовище.

— Это прямо основывается на том, о чем этот подонок Сван рассказал председателю объединенного правления.

— Почему Сван подонок? Это не он проболтался. Он попытался вышвырнуть человека, который приходил к нему.

— Он позволил этому случиться. Он руководил этой операцией, и я позабочусь, что его повесят.

— Неправильное построение фразы.

— Что?

— Не имеет значения. Но только ради того, чтобы быть уверенным, что мы оба руководствуемся одним сценарием, объясните мне, почему я хочу, чтобы все было забыто как можно скорее?

— Потому что там могут начаться репрессии против ваших вонючих арабских друзей. Именно это вы сказали Свану, и именно это он передал своему начальству. Вы хотите что-то изменить?

— Нет, конечно, нет, — вкрадчиво сказал Кендрик.

— Хорошо. Мы проведем короткую церемонию, во время которой он будет благодарить вас от имени всей страны. Никаких вопросов, только небольшая серия фотографий, затем вы исчезаете, — Дэнисон показал рукой на дверь, и оба двинулись к ней. — Знаете что, конгрессмен? — заметил начальник штаба, положив руку на ручку двери. — Это ваше разоблачение разрушило одну из лучших кампаний по распространению клеветнических слухов, о которой могла только мечтать любая администрация — я имею в виду пропаганду.

— Кампания по распространению клеветнических слухов?

— Да. Чем дольше мы молчали, отклоняя наболевшие вопросы под видом охраны национальной безопасности, тем больше людей думало, что лично президент заставил Оман все урегулировать.

— Он действительно произвел такое впечатление, — сказал Эван, недобро улыбаясь.

— Говорю вам, что он, может, и не Эйнштейн, но все равно гений, мать его! — Дэнисон открыл дверь.

Эван не шевельнулся.

— Позвольте вам напомнить, что в Маскате было убито одиннадцать мужчин и женщин. Что двухсот других всю оставшуюся жизнь будут мучить ночные кошмары.

— Это так! — ответил Дэнисон. — И он говорил то же самое, и в глазах у него, черт побери, стояли слезы! Он сказал, что они были настоящими американскими героями, такими же храбрыми, как те, кто воевал в Вердене, Панмунйоме и Дананге! Президент сказал это, конгрессмен, и это было искренне, и это возвышает нас в