Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы - Лео Перуц

Я хотел бы посмеяться над этой безумной затеей, но смех у меня не получился — в ушах звучали два испанских слова покойника: Dios-Vienne — Бог явился…

Да, Бог явился. Внезапный озноб пронизал меня, и мной овладел ужас перед чем-то, чему нет названия, чем-то темным, грозным, исполненным опасностей, и оно неотступно стояло передо мной — как темная масса дубового леса на горизонте…

Я с трудом заставил себя войти в жаркую, пропахшую вином и табачным дымом комнату. Гюнтер и Брокендорф уже забыли свою ссору и заснули вповалку прямо на соломе, настеленной на пол в углу. Донон сидел на столе, вертел в руках кинжал маркиза, любуясь искусной резьбой на рукоятке. Посреди комнаты стояли Эглофштейн с ротмистром Салиньяком, который держал обеими руками за воротник бурно жестикулирующего и кричащего человечка.

— Эглофштейн! Тот бродяга, которого вы велели расстрелять, — это был маркиз де Болибар! — крикнул я. Веселье, которое возбудило это известие, даже удивило меня.

Мне ответил рокочущий смех.

— Еще один маркиз де Болибар! Вот и Салиньяк изловил своего! Сколько же их бродит ночью по городу?

Эглофштейн сдернул с лица человека, приведенного Салиньяком, черный шелковый платок, какие часто носят в Испании женатые мужчины, отправляясь на поиски любовных приключений. И мы оба сразу узнали это лицо.

— Ну, товарищ! — пуще прежнего захохотал Эглофштейн, обращаясь к Салиньяку. — Ты купил на конском рынке осла! Уж только, пожалуйста, не вешай нашего достопочтенного алькальда за шпионаж. Я думаю, он нам еще очень пригодится!

Глава VII

Немецкая серенада

Когда Эглофштейн «разоблачил» сеньора алькальда города Ла Бисбаля, мы все трое начали неудержимо смеяться. Даже я забыл о пережитом ужасе. Мы подняли такой шум, что проснулся лейтенант Гюнтер. Он поднялся, зевая и протирая глаза кулаком. А Брокендорф продолжал храпеть — и так громко, словно хотел вышибить дыханием окна и двери.

— Что тут у вас? — спросил Гюнтер.

Алькальд скривил рот в кислой усмешке, сердито и растерянно мял шляпу в руках и смотрел на нас так, будто только что проглотил вместо анисового сахара щепотку мышиного помета.

— Сеньоры! — сказал он. — По-нашему, иногда ночью лучше сорвать покрывало с чужой постели, чем со своей! — И, превозмогая раздражение, продолжал: — У нас в городе есть бабенки, они куда красивее дам, гуляющих вечерами между колоннами Пале-Рояля. — Он, видимо, гордился и тем, что в городе немало красивых женщин, и тем, что сам много поездил по свету и в Париже чувствовал себя как дома, почти как в Ла Бисбале.

— Ну, я на ваших улицах особых редкостей не заметил, пренебрежительно усмехнулся капитан Эглофштейн.

— Да это — отруби! — ревниво воскликнул алькальд. — Все, что вы видели, — это только для нас. А для господ офицеров императора найдется печенье из более тонкой муки. — Он прикрыл глаза, посмеиваясь и прищелкивая языком.

— Ну да, белая мука, точно! — презрительно бросил Донон. — А вернее яичный белок и Turnisol, которыми ваши бабы замазывают свои морщины и выглядят как нескобленая бычья шкура, я-то хорошо это знаю!

— Не надо так говорить, сеньор! — обиженно возразил алькальд. — Когда вы увидите Монхиту, вы не найдете на ее щеках ни белка, ни чего-либо подобного. Ей всего семнадцать лет, но мужчины бегают за ней, как луговые лягушки за красным мотыльком.

— Так дайте ее сюда! — крикнул вдруг пробудившийся Брокендорф из своего угла. — Она кто? Дочка портного? Или шлюшка парикмахера?

— Нет, ее отец — дворянин, сеньор, один из тех, кого весь свет почитает как родовитых господ, но при этом он так беден, что у нее никогда не было незаштопанной рубашки. И времена нынче скверные, налоги и проценты стали просто невыносимы. Он почтет для себя за честь, если его дочка удостоится внимания господ офицеров.

— Он занимается каким-нибудь ремеслом? — поинтересовался Донон.

— Он пишет картины, — сообщил алькальд. — Портреты королей, императоров, образа пророков и апостолов. Предлагает их на продажу у церковных дверей, а по вечерам — в трактире. Он очень искусен, умеет рисовать и людей, и животных: святого Роха он изобразил с собакой, святого Никасия — с мышью, святого Павла — с вороном.

— А его дочь? — спросил Гюнтер. — Если ей не больше семнадцати, так девицы этих лет в вашей стране — как волынки у нас в Германии: только тронь, они сразу визжат…

— Его дочка, — заверил алькальд, — будет рада принять господ офицеров.

— Так — alons[59]! Вперед! Что мы здесь сидим? — возбужденно возгласил Брокендорф. — Раз есть у ней горшочек, так я хочу в нем повариться!

— Но нынче уже слишком поздно, — осторожно возразил алькальд, глядя на пьяного капитана с беспокойством. — Может, в другой раз, сеньоры, может завтра после обеда? В это время сеньор дон Рамон д'Алачо уже спит. Сегодня, я думаю, лучше всего лечь в постели…

— Вы готовы? — сразу подавил его Эглофштейн властным тоном. — Да? Тогда не говорите больше, пока вас не спрашивают! Вперед! Возьмите факел и пошли! Салиньяк! Пойдете с нами?

— Я жду моего слугу. Не знаете, барон, куда он девался?

— Товарищ! — Эглофштейн уже накинул плащ. — Вам опять не повезло с выбором слуги. Он оказался вором. У одного из моих солдат он поутру стащил кошелек. Кошелек нашли при нем, но талеры исчезли.

Салиньяк не казался ни удивленным, ни обиженным.

— Ну и что, вы его повесили? — спросил он, не подымая головы.

— Не совсем так, товарищ! Мы его расстреляли здесь же, во дворе. Ведь плотники обещали нам виселицу только на той неделе…

Ответ ротмистра прозвучал достаточно странно. Я часто вспоминал его слова в последующие дни.

— Я так и знал, — мрачно вымолвил он. — Еще ни один человек, который проходил со мной какой-то путь, не заживался после этого долго…

Он повернулся к нам спиной и зашагал по комнате.

А мы вышли и побрели, ступая след в след по глубокому снегу и завернувшись в свои плащи, за алькальдом. Он провел нас по Калле де лос Аркадес, затем через улицу Кармелитов и по «широкому бульвару», на котором едва ли две телеги могли разъехаться. Всюду царила тишина и безлюдье, потому что полуночная месса уже давно закончилась. Мы миновали церковь Богоматери дель Пилар и у башни Хиронелла вышли на площадь, окруженную шестью каменными статуями святых в человеческий рост.

Весь этот путь мы прошагали молча и дрожа от холода. Только алькальд болтал, останавливался через каждую сотню шагов и показывал нам своей палкой с серебряным набалдашником то на какой-нибудь дом, то на часовню. Вот здесь, рассказывая он, до прошлого года жил человек, кузен которого служил советником королевского трибунала. А там одно время проживал судья Королевского суда по делам Индий, известный дон Антонио Фернандес; на другом месте останавливался в жаркий день отдохнуть по дороге архиепископ Сарагосы, потому что одной из его лошадей надо было сменить подкову. В маленькой молочной справа от церкви в прошлом году случился пожар и погибла жена владельца. А вот в той лавке господа могут купить все, что потребно офицеру для его службы…