Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зависимость от образа России
Русофобия имеет обратное воздействие: западная цивилизационная идентичность зависит от образа России. Иногда, как например в случаях с США и Польшей, русофобия становится частью национальной идентичности[131].
При этом Западу нужна была сильная Россия, сильное Зло, поскольку только победа над сильными русскими возвышала Запад в своих собственных глазах. Поэтому во времена ослабления России ветераны холодной войны ностальгировали по сильному оппоненту, по настоящей схватке. Холодная война со всем арсеналом страхов является прекрасным триллером, который бодрит и сплачивает Запад.
Современная ситуация, вероятно, вернула американцев к их детским страхам времён холодной войны, поскольку любое зло в мире воспринимается сейчас как следствие российского влияния. Нынешний мировой кризис, инфляция, рост цен, в том числе на нефть и нефтепродукты — во всём этом обвиняют Россию.
В своё время Европа в качестве общности возникла как антитеза турецкой опасности. Аналогичное случилось и в XX веке. Когда Поля-Анри Спаака, одного из творцов единой Европы, спросили об основателях ЕЭС, он ответил, что его отцом был Сталин, поскольку страх перед Советским Союзом стимулировал европейцев держаться вместе. Таким образом, саморепрезентация Европы оказалась теснейшим образом связана с идеей русского Другого[132]. Современные западные СМИ точно так же заявляют, что В. В. Путин создал нынешнюю единую Европу.
Можно вспомнить англичан, для которых Наполеон Бонапарт был предпочитаемым врагом, ведь он был противником могущественным, но англичане его победили. Сейчас для Запада таким врагом является Россия. Мы бесконечно нужны Западу, но не как торговый Китай или купающиеся в нефти арабы. Нам уготована роль хтонического зла, зла настоящего, достойного западного рыцарства. Да, Россия — это большая и сильная страна, но её мощь зачастую намеренно и сознательно преувеличивается Западом, поскольку борьба против могущественного противника возвышает Запад в его собственных глазах.
Однако страхи перед сильной Россией вполне уживаются с взглядом на неё как на колосс на глиняных ногах, «царство фасадов», как назвал её маркиз Астольф де Кюстин. Соответственно, бояться её вовсе не стоит. Например, современный французский историк русского происхождения Жорж Соколофф сформулировал идею России как «бедной великой державы»[133]. А Э. Каррер д`Анкосс добавляет, что «бедная великая держава» даже перестала быть великой державой, она стала просто бедной»[134].
Соотношение между знанием о Другом и мнением о нём
Поскольку образ России — это необходимый для стабильности Запада конструкт воображаемого, возникает вопрос: каково соотношение между знанием о Другом и существующим о нём мнением? Теоретически знание первично и должно формировать мнение о Другом. На деле скорее имеет место инверсия: мнение, существующее о той или иной стране, влияет на уровень знаний о ней. На уровне национального сознания благоприятное мнение о Другом стимулирует рост знаний; враждебное мнение способствует не росту знаний, а, напротив, укоренению невежества в обществе.
Анатоль Ливен, рассуждая о современном состоянии знаний о России, подчёркивает, что, несмотря на целый ряд серьёзных работ, в общем можно говорить о «деградации западных исследований современной России в рамках общей деградации страноведения на Западе», когда «подлинные знания об отдельных частях света оказались в тени общетеоретических подходов», используются «учёными» «с ограниченным кругозором и зачастую служат не более чем тонким прикрытием для западной идеологической повестки и предрассудков»[135]. Как видим, знание уступает место идеологии и пропаганде.
Итак, Россию иностранцы не знали и не стремились узнать, живя в плену уже сформировавшихся представлений, мифов и стереотипов. Немецкий исследователь Шарлотта Краус, анализируя работы французских авторов о России XIX века, подметила важную деталь: писатели давали очень мало разъяснений своим читателям, вероятно, предполагая, что у французского читателя уже была своя заранее сформированная концепция России и её жителей. В итоге увеличение количества знаний не влияло на уже сформировавшиеся и укоренившиеся стереотипные представления о России[136].
Процесс мифологизации и стереотипизации любой чужой реальности, как и своей собственной, естественен и неизбежен. Но в отношении России этот процесс был усилен в глазах европейцев её экзотичностью и удалённостью: авторы, писавшие о России, были уверены, что читатели не отправятся в далёкую страну, чтобы проверить степень достоверности прочитанного[137], о чём писал ещё В. О. Ключевский в своей первой опубликованной работе «Сказания иностранцев о Московском государстве», вышедшей в 1866 году: «За немногими исключениями, они писали наугад, по слухам, делали общие выводы по исключительным, случайным явлениям, а публика, которая читала их сочинения, не могла ни возражать им, ни проверять их показаний: недаром один из иностранных писателей ещё в начале XVIII века принуждён был сказать, что русский народ в продолжение многих веков имел то несчастье, что каждый свободно мог распускать о нем по свету всевозможные нелепости, не опасаясь встретить возражения»[138].
Более того, вовсе не обязательно было отправляться в Россию для её изучения «на местности», поскольку зачастую путешественник заранее знал, что он о ней напишет. Об этом иронично заметил Ф. М. Достоевский в 1861 году: «Он (француз. — И. Т.) ещё в Париже знал, что напишет о России; даже, пожалуй, напишет своё путешествие в Париже, ещё прежде поездки в Россию, продаст его книгопродавцу и уже потом приедет к нам — блеснуть, пленить и улететь». Про путешественников, приезжавших в Россию на короткий срок, Достоевский писал не менее ярко: «Иные из них приезжают с серьёзными, важными целями, иногда даже на 28 дней, срок необъятный, цифра, доказывающая всю добросовестность исследователя, потому что в этот срок он может совершить и описать даже кругосветное путешествие»[139].
Или, например, француз Клод-Карломан де Рюльер в своей книге о России, написанной в 1760-е годы, утверждал: «Мало кто, проведя в России восемь дней, не сможет разумно говорить о русских: всё сразу бросается в глаза»[140]. И. Нойманн, цитирующий эти слова, справедливо отмечает: «Конечно, так оно и было, особенно если европейцы заранее знали, что они увидят»[141].
Можно ещё обратиться к опровержению на книгу маркиза де Кюстина, написанному П.А. Вяземским. Князь Пётр Андреевич задаётся вопросом: что нового о России узнал Кюстин? А узнал он ровным счётом три вещи: Россия управляется абсолютным монархом, там есть крепостное право и царедворцы. Для того, чтобы узнать эти прописные истины, замечает Вяземский, Кюстину вовсе не нужно было отправляться в столь далёкое путешествие. Маркиз мог вернуться домой, едва ступив на русскую землю: свои выводы он уже сделал, и заключаются они в одной фразе: «Можно сказать, что все русские, от мала до велика, пьяны от рабства»[142]. Слова Кюстина о