Звезда негодяя - Лариса Петровичева

– Коннор? – прошептала она так, словно хотела достучаться до него. До той части его сути, которая вчера вытолкнула Коннора перед обезумевшей драконихой.

– Мне очень жаль, Берта… – слова вырывались из глотки с болью, словно Коннор был ранен. – Мне правда очень, очень жаль.

Вино ударило ему в голову сильнее, чем он ожидал. Глухая ярость, которая толчками выбивалась из глубины его души, помрачала разум. Берта поднялась со стула – и Коннор видел, что сейчас она понимает все, что с ним происходит, все, в чем была виновата. Он подошел к ней вплотную, вынул из заледеневшей руки цветочный стебель и тотчас же наколол ладонь на один из шипов.

Коннор поднес руку к лицу, слизнул каплю крови. В доме его отца никогда не было комнат с такими серыми стенами и инструментами для допроса на столе. Берта Валентайн никогда не оказалась бы в Дартмуне – но вот она, стоит прямо перед Коннором, и он видит собственное отражение в ее зрачках: темное, безумное.

Он ударил ее наотмашь – хлестнул стеблем, алая полоса, расчертившая грудь, стала наливаться алыми каплями, и Берта вскрикнула и отшатнулась от него. Коннор сгреб ее, прижался губами к каплям, слизывая и сцеловывая их, чувствуя биение чужого сердца и захлебываясь тем страхом, который сейчас захлестывал Берту и заставлял твердеть ее соски под легким шелком платья.

– Кон… Коннор! – вскрикнула она чужим голосом, оттолкнула его и попыталась было броситься к дверям. Коннор схватил Берту за руку, рванул на себя – еще ни одна ведьма не уходила от него, ни одна ведьма не осмелилась бы назвать его по имени…

Его ударило в голову, в затылок – ударило так, что Коннор рухнул на старенький ковер, и допросная, которая вдруг превратилась в скромную девичью спальню, вдруг затанцевала перед ним, и шум тысяч крыльев невидимых птиц наполнил уши. В голове пульсировала боль; Коннора подбрасывало, рвало и дергало, и сквозь наползающее марево безумия он чувствовал прохладное прикосновение чужих ладоней к лицу.

– Коннор! – услышал он сквозь шум. – Коннор!

Потом пришла тьма.

***

-…остаточная магия. И очень сильная…

Волны, которые трепали и бросали Коннора во тьме, постепенно улеглись. Боль, ломавшая его тело, медленно и неохотно отступала – сквозь тьму стали пробиваться голоса, и в одном Коннор опознал доктора Маквея: тот практиковал в поселке Дартмун и приходил в поместье, когда Коннор заболевал.

Сколько же ему сейчас лет? В прежние времена доктор Маквей казался Коннору стариком, а вот надо же, еще работает.

– Вот, взгляните, миледи. Видите эти волны в лупе? Его очень сильно тряхнуло…

«Меня тряхнуло», – подумал Коннор. Мысли были вялыми, неповоротливыми, они выплывали из мрака и утекали прочь. Да, без магии тут не обошлось; плохо то, что Коннор ее не почувствовал и не отразил удара.

Сильный волшебник в Дартмуне? Сильнее столичного следователя?

Это было плохо. Очень плохо.

– Он напал на меня, – прошелестел голос Эммы, и Коннор ощутил едва уловимое прикосновение стыда. В памяти проплыл вкус ее крови на губах, и Коннора стало знобить.

– Всему виной чары, миледи, – произнес доктор Маквей. Надо же, заступился за него! – Хотя подобные вещи вполне в его характере, м-да, если верить рассказам о столичной жизни, но тут дело в окутавшей его магии. Вот, видите? Он не владел собой.

Еще хуже. В Дартмуне маг, который настолько силен, что Коннор его не чувствует – меньше всего ему хотелось стать марионеткой в чужих руках, а он почти видел, как к нему потянулись эти руки. Коннору померещилась язвительная ухмылка на тонких губах. «Я читаю твои мысли, – почудился далекий призрачный голос. – Я буду вертеть тобой, как захочу, а твое реноме отъявленного мерзавца мне только поможет».

Коннор открыл глаза. Первым, что он увидел, была огромная лупа в серебристой оправе – артефакт, который используют для обнаружения магического воздействия. По стеклу плыли разноцветные волны и полосы, и в их сочетании и сплетении Коннор увидел, что дела его идут скверно.

Потом в поле зрения появился доктор Маквей – если раньше он казался Коннору старым, то теперь выглядел древним, почти мумией. Рядом с ним стояла Эмма – бледная, строгая, в закрытом платье с высоким воротом.

– Что случилось? – Коннор боялся, что не сможет говорить, но все-таки смог, хоть горло и отозвалось болью.

– На вас напали, мой дорогой! – ответил доктор Маквей, сверкнув золотом вставной челюсти. – Причем, если верить этому предмету, еще вчера вечером!

– Вчера вечером я убил дракониху, – сообщил Коннор. Давящая слабость и тошнота отступали, и это не могло не радовать. Доктор рассмеялся.

– О да! Эбенезер вопит об этом на весь север, вы лишили его дохода, который почти прилетел в руки, – сказал он. Коннор перевел взгляд на Эмму и вдруг предположил:

– Что, если эта дракониха спустилась в город не просто так?

Доктор пожал плечами. Эмма нахмурилась, и Коннор поспешил добавить:

– Простите меня, Эмма, я уже не владел собой, когда ударил вас.

Он надеялся, что его слова прозвучали искренне и не были просто формальным извинением. Девушка кивнула, и на ее щеках снова проступил румянец. Коннор подумал, что она не просто хорошенькая – красивая. Похожая на фею из книги сказок: в детстве у Коннора была такая, и он любовался рисунком феи в легком синем одеянии и месяцем, вплетенным в волосы. Потом отец отобрал книгу: незачем парню читать бабьи сказки.

Но фея вернулась.

– Чем вы ударили дракониху? – доктор снова перевел свою лупу на Коннора и нахмурился.

– Белым огнем, – ответил Коннор, и в нем вдруг заворочалось какое-то тоскливое, знобящее чувство. – Что-то не так?

– Вы ведь высший советник следственной магии? – уточнил доктор каким-то странным тоном, и Коннор вдруг вспомнил, как однажды о нем написали на первой полосе «Столичного времени»: высший советник следственной магии, один из лучших магов своего поколения во всем мире.

Почему сейчас это звучит, как издевка?

Коннор кивнул. Откуда-то снова накатила слабость, сделала его маленьким и уязвимым. Взгляд Эммы стал растерянным и сочувствующим, и это сочувствие ударило Коннора сильнее, чем он сам хлестнул по ее груди.

– Судя по артефакту, сейчас в вас почти нет магии, – медленно, взвешивая каждое слово, проговорил доктор Маквей. – Так, какие-то золотистые остатки в белом, видите?

На мгновение Коннору показалось,