Арбалет - Павел Верещагин

— Так… Иногда…

После стольких часов нервного напряжения оба не знали, о чем говорить.

— Вот так… — вздохнул наконец Бурцев.

— Ты что-нибудь понимаешь? — зло спросила Зина. Бурцев посмотрел на нее вопросительно.

— Ну зачем, скажи, ей это было нужно? — Зина достала платок и высморкалась. — Если она хотела ему отомстить или, там, наказать… В наше время есть столько способов. Зачем самой-то с пистолетом?…

Бурцев пожал плечами.

— Она не могла по-другому, — сказал он через некоторое время, сам только что поняв эту простую вещь. — Ведь все эти способы — это как-то подло, будто из-за угла. А она хотела по-честному. Глядя прямо в глаза. Я не знаю, как это сказать…

Но Зина и так поняла, что он имеет в виду.

— Это, Бурцев — любовь! — со значением сказала она. — Да что говорить! Вы, мужики, в этом вообще ничего не понимаете!

В другое время Бурцев, может быть, и поспорил, но сейчас не стал. Зина, возможно, была по-своему права.

— Все бы ничего, если бы она из пистолета в ментов не пальнула, — заметил он. — Ну, пришили бы ей хранение огнестрельного оружия. Сейчас за это уже не сажают. Ведь она не собиралась стрелять. Я видел. Она просто так пришла, поговорить! Ну, припугнуть, конечно. А теперь все!.. Теперь получается, что она оказала вооруженное сопротивление милиции. Этого менты не прощают. С этим у них строго. Это точно срок!

— Почему?

— Потому что слишком много ментов гибнет от шальных пуль. А если бы она случайно попала? А у него дома дети… Нет, это все. Если в милиционера стрелял — пиши пропало.

Они помолчали. Зина несколько раз всхлипнула.

— Хорошо еще опер поверх голов стрелял, — заметил Бурцев. — А ведь мог бы ее на месте уложить. Имел право.

— Да… Пожалел… Я видела.

Старушки под окном, заметив их неподвижные силуэты в окне, начали в недоумении задирать головы.

— А может, все-таки откупится? — спросила Зина. — Ведь в наше время с деньгам любой вопрос можно решить.

Бурцев неопределенно пожал печами. Любой, да не любой. Всему есть предел.

Они некоторое время курили в молчании.

— Но что же судьи не люди, что ли? Не разберутся? Может быть, условно дадут. Наймет хорошего адвоката… Подключит знакомства…

Бурцев ничего не ответил.

— Нет, ты скажи! Зачем, зачем ей это было нужно? — В глазах Зины Бурцев заметил слезы. — Вот, Бурцев! А ты говоришь!

— А что я говорю? Я ничего и не говорю.

Зина опять высморкалась и раздавила окурок в пустой консервной банке, которую кто-то из жильцов предусмотрительно поставил на подоконник.

— Ладно, пойдем! — сказала она. — А то там наши бабки извертелись от любопытства.

Они не стали ждать лифт и начали спускаться по лестнице.

— Вот так! Одной минутой всю жизнь перечеркнула, — опять повторила Зина. — А главное, зачем? Зачем?

Во дворе было уже совсем темно. Горели редкие фонари.

Истомившиеся в ожидании старушки окружили вышедшую Зину.

— Ну что, где она? Где? Арестовали?

— А как же! Конечно!

— Теперь все. Теперь ее в камеру с насильниками и убийцами.

— Ну что ты молчишь, Зинаида!

Не отвечая на вопросы, Бурцев сквозь строй старушек прошел к своему дому.

Домашние Бурцева еще не вернулись.

Бурцев прошелся по пустой квартире. Взял в руки пульт от телевизора, повертел в руках, так и не сообразив, зачем эта вещь ему нужна, и положил пульт обратно.

Он подошел к окну. Зина все еще стояла у подъезда в доме напротив, окруженная соседками. Зина что-то возбужденно рассказывала. Соседки стояли, плотно сжав осуждающие рты.

На глазах Бурцева милиционеры вывели из подъезда Наталью Павловну. Опустив голову, она прошла сквозь строй притихших старушек. Бурцев почему-то понял, что Наталья Павловна находится теперь по другую сторону невидимой черты, отделяющей обычный мир от мира людей, преступивших закон. Молодой опер помог ей забраться в заднее зарешеченное отделение служебного газика. Газик уехал.

«И вот зачем, спрашивается, все это нужно? — Бурцев обвел глазами стены, мебель, телевизор, хрусталь и ковер. — Если всего один поступок, один день, даже один час могут разом все это перечеркнуть…»

«А главное, бред, бред… Вся наша жизнь — какой-то навязчивый удручающий бред. Все как будто специально. Как будто назло кому-то… Как будто мы не живем, а что-то кому-то доказываем… А что доказываем, и сами не знаем!»

«Мы мечемся по жизни в поисках счастья, бросаемся то в одну сторону, то в другую, потому что нам вдруг мерещится, что оно там или там… Мы тыкаемся, как слепые, шарим вокруг руками, обжигаемся, валимся сослепу в пропасти, ломаем шеи… И даже иногда как будто рады этому — все равно пропадать!»

«А ведь счастье… Оно было когда-то… Было, точно было… И оно где-то рядом… Нужно только сообразить, вспомнить где… Счастье, оно в каких-то простых настоящих вещах, которые мы почему-то перестали делать… А почему перестали? Зачем? И сами не знаем!»

Соседки под окном, посудачив еще какое-то время, стали расходиться.

А Бурцев достал спрятанные в кулинарную книгу деньги и поехал на Садовую улицу покупать арбалет.

Магазинчик оказался небольшим и уютным. Вроде бы в самом центре города, а как-то за углом, в стороне от шумного движения… К тому же пять ступенек вниз. Спустился на пять ступенек и оказался совсем в другом мире.

В магазинчике царила тишина. Тикали ходики, в которых стрелки были сделаны в виде двух ружей. Стены покрывали стеллажи и полки, на которых было выставлено разного рода оружие. В промежутках между полками красовались традиционные охотничьи трофеи: чучела пернатых, посаженные искусной рукой таксидермиста на декоративные веточки, головы кабанов и волков.

Особенно понравилась Бурцеву рогатая голова лося, торчавшая из стены посреди всего этого великолепия. Чучело, конечно. Но очень хорошо сделанное. Особенно удивили Бурцева глаза — стеклянные, но выполненные с необычайным искусством. Они были как живые, и в них легко читалось выражение, типичное для представителя парнокопытных: ограниченность, большое чувствительное сердце и обида на окружающий плотоядный мир, охочий до меха, рогов и говядины.

Верхние ряды полок были отведены наиболее живописным и дорогим экземплярам: ружьям, стилизованным под старину, с инкрустированными прикладами и покрытыми резьбой стволами, подарочным мушкетам, ритуальным японским мечам… Там же Бурцев заметил и арбалет…

Молодой продавец с мягкими чертами лица и смышлеными внимательными глазами, отложил книжку с иностранным романом и поднялся навстречу Бурцеву.

— Что заинтересовало? — ненавязчиво предложил свои услуги продавец.

— Вон. В верхнем ряду.

— Что? — Продавец оглянулся на стеллаж у себя за спиной.

— Так это… Арбалет!

Продавец, может быть, и удивился, но вида не подал.

— Что интересует про арбалет?

— Все! Есть желание его приобрести.

Продавец кивнул.

— Какой показать? Большой, маленький или средний?

— Средний.

Лицо продавца выразило одобрение: правильный выбор. Он придвинул к стеллажу табурет-лесенку, на которой сидел, осторожно снял с кронштейна арбалет, выдвинул на прилавок перед Бурцевым специальный мягкий коврик и положил на него оружие.

Бурцев осторожно взял арбалет в руки и, почувствовав его уверенную тяжесть, опять испытал легкое волнение.

— Вы для себя? Или в подарок?

— Там посмотрим.

Продавец выждал некоторое время, давая Бурцеву возможность сжиться с вещью.

— Хорошая покупка, — осторожно похвалил он. — И вещь красивая, чтобы на стену повесить. И выстрелить можно, если что…

— Если — что? — ухмыльнулся Бурцев.

— Если, например, разбойники. Или другие лихие люди, — с приятной улыбкой сказал продавец и замолчал.

Потом исподтишка посмотрел на Бурцева.

— А это, случайно, не вы звонили сегодня? — осторожно спросил молодой человек.

— Звонил? Куда? — весьма натурально удивился Бурцев.

— К нам. По поводу арбалета…

— Нет! Я не звонил.

— Да, — согласился продавец. — Я, наверное, перепутал.

— Ну ты давай, давай, трынди! — посоветовал Бурцев. — Что из тебя каждое слово нужно вытягивать? Как-никак покупатель к тебе пришел!

Парень с приятным достоинством улыбнулся.

Симпатичный такой паренек.

Ведь, если задуматься, люди обычно поворачиваются к продавцам не самой привлекательной своей стороной. Любой человек, пришедший за покупкой, охвачен мнительностью, нерешительностью, подозрительностью в сочетании с крайней доверчивостью, скупостью в сочетании с заносчивой уверенностью, что он достоин только самого лучшего, некомпетентностью, самонадеянностью, а главное, дикарским желанием потратить полушку, а добра накупить на алтын. На месте продавца очень легко сделаться циничным, наглым и вообще разувериться в человечестве.