Собрание сочинений. Том 3 - Варлам Шаламов

* * *[13]

Цветка иссушенное телоВторично встретилось с весной,Оно худело и желтело,Дрожа под коркой ледяной.

Все краски смыты, точно хлоромБелели пестрые цветы.Остались тонкие узоры,Растенья четкие черты.

И у крыльца чужого домаЦветок к сырой земле приник,И он опасен, как солома,Что может вспыхнуть каждый миг.

ПЕРЕД НЕБОМ

Здесь человек в привычной позеЗовет на помощь чудеса,И пальцем, съеденным морозом,Он тычет прямо в небеса.

Тот палец — он давно отрезан.А боль осталась, как фантом,Как, если высказаться трезво,Химера возвращенья в дом…

И, как на цезарской арене,К народу руки тянет он,Сведя в свой стон мольбы и пениИ жалобный оставив тон.

Он сам — Христос, он сам — распятый.И язвы гнойные цинги —Как воспаленные стигматыПрикосновения тайги.

ПОЭТУ

В моем, еще недавнем прошлом,На солнце камни раскаля,Босые, пыльные подошвыПалила мне моя земля.

И я стонал в клещах мороза,Что ногти с мясом вырвал мне,Рукой обламывал я слезы,И это было не во сне.

Там я в сравнениях избитыхИскал избитых правоту,Там самый день был средством пыток,Что применяются в аду.

Я мял в ладонях, полных страха,Седые потные виски,Моя соленая рубахаЛегко ломалась на куски.

Я ел, как зверь, рыча над пищей.Казался чудом из чудесЛисток простой бумаги писчей,С небес слетевший в темный лес.

Я пил, как зверь, лакая воду,Мочил отросшие усы.Я жил не месяцем, не годом,Я жить решался на часы.

И каждый вечер, в удивленье,Что до сих пор еще живой,Я повторял стихотвореньяИ снова слышал голос твой.

И я шептал их, как молитвы,Их почитал живой водой,И образком, хранящим в битве,И путеводною звездой.

Они единственною связьюС иною жизнью были там,Где мир душил житейской грязьюИ смерть ходила по пятам.

И средь магического ходаСравнений, образов и словВзыскующая нас природаКричала изо всех углов,

Что, отродясь не быв жестокой,Успокоенью моемуОна еще назначит сроки,Когда всю правду я пойму.

И я хвалил себя за память,Что пронесла через годаСквозь жгучий камень, вьюги заметьИ власть всевидящего льда

Твое спасительное слово,Простор душевной чистоты,Где строчка каждая — основа,Опора жизни и мечты.

Вот потому-то средь притворстваИ растлевающего злаИ сердце все еще не черство,И кровь моя еще тепла.

* * *

С годами все безоговорочнейСуждений прежняя беспечность,Что в собранной по капле горечиИ есть единственная вечность.

Затихнут крики тарабарщины,И надоест подобострастье,И мы придем, вернувшись с барщины,Показывать Господни страсти.

И, исполнители мистерииВ притихшем, судорожном зале,Мы были то, во что мы верили,И то, что мы изображали.

И шепот наш, как усилителемПодхваченный сердечным эхом,Как крик, ударит в уши зрителя,И будет вовсе не до смеха.

Ему покажут нашу сторонуПо синей стрелочке компаса,Где нас расклевывали вороны,Добравшись до живого мяса,

И где черты ее фантазии,Ее повадок азиатскихНе превзошли ль в разнообразииКакой-нибудь геенны адской.

Хранили мы тела нетленные,Как бы застывшие в движенье,Распятые и убиенныеИ воскрешенные к сраженьям.

И бледным северным сияниемКачая призрачные скалы,Светили мы на расстоянииКак бы с какого пьедестала.

Мы не гнались в тайге за модами,Всю жизнь шагая узкой тропкой,И первородство мы не продалиЗа чечевичную похлебку.

И вот, пройдя пути голгофские,Чуть не утратив дара речи,Вернулись в улицы московскиеУченики или предтечи.

КОПЬЕ АХИЛЛА

Когда я остаюсь один,Я вышибаю клином клин,Рисую, словно не нарочно,Черты пугающих картин,Недавно сделавшихся прошлым.

Былые боли и тщетыТой молчаливой нищетыПочти насильно заставляюЯвиться вновь из темнотыГлухого призрачного края.

И в укрепленье чьих-то вольЗдесь героическую рольВсему дает воспоминанье,Что причиняло раньше боль.Что было горем и страданьем.

А мне без боли нет житья,Недаром слышал где-то я,Что лечит раны за могилойУдар целебного копья —Оружья мертвого Ахилла.

ПЕРСТЕНЬ

Смейся, пой, пляши и лги,Только перстень береги.Ласковый подарок мойСветлою слезой омой.

Если ты не веришь мне,При ущербной злой лунеПалец с перстнем отруби,В белый снег пролей рубин.

И, закутавшись в туман,Помни — это не обман,Не закрыть рассветной мглойНенаглядный перстень мой.

Проведи перед лицомОкровавленным кольцомИ закатный перстня цветПомни много, много лет.

УТРО СТРЕЛЕЦКОЙ КАЗНИ[14]

В предсмертных новеньких рубахахВ пасхальном пламени свечейСтрельцы готовы лечь на плахуИ ожидают палачей.

Они — мятежники — на дыбеЦарю успели показатьНевозмутимые улыбкиИ безмятежные глаза.

Они здесь все — одной породы,Один другому друг и брат,Они здесь все чернобороды,У всех один небесный взгляд.

Они затем с лицом нездешнимИ неожиданно тихи,Что на глазах полков потешныхИм отпускаются грехи.

Пускай намыливают петли,На камне точат топоры.В лицо им бьет последний ветерЗемной нерадостной поры.

Они с Никитой ПустосвятомУвидят райский вертоград.Они бывалые солдатыИ не боятся умирать.

Их жены, матери, невестыБесслезно с ними до конца.Их место здесь — на Лобном месте,Как сыновьям, мужьям, отцам.

Твердят слова любви и мести,Поют раскольничьи стихи.Они — замес того же теста,Закваска муки и тоски.

Они, не мудрствуя лукаво,А защищая честь и дом,Свое отыскивают правоПеред отечества судом.

И эта русская телегаПод скрип немазаных осейДоставит в рай еще до снегаГруз этой муки, боли всей.

В руках, тяжелых, как оглобли,Что к небу тянут напослед,С таких же мест, таких же лобных,Кровавый разливая свет.

Несут к судейскому престолуСвою упрямую мольбу.Ответа требуют простогоИ не винят ни в чем судьбу.

И несмываемым позоромОкрасит царское крыльцоВ национальные узорыТемнеющая кровь стрельцов.

БОЯРЫНЯ МОРОЗОВА[15]

Попрощаться с сонною МосквоюЖенщина выходит на крыльцо.Бердыши тюремного конвояОтражают хмурое лицо.

И широким знаменьем двуперстнымОсеняет шапки и платки.Впереди — несчитанные версты,И снега — светлы и глубоки.

Перед ней склоняются иконы,Люди — перед силой прямотыНеземной — земные бьют поклоныИ рисуют в воздухе кресты.

С той землей она не будет в мире,Первая из русских героинь,Знатная начетчица Псалтыри,Сторож исторических руин.

Возвышаясь над толпой порабощенной,Далеко и сказочно видна,Непрощающей и непрощенойПокидает торжище она.

Это — веку новому на дивоПоказала крепость старина,Чтобы верил даже юродивыйВ то, за что умрет она.

Не любовь, а бешеная яростьВодит к правде Божию рабу.Ей гордиться — первой из боярыньВстретить арестантскую судьбу.

Точно бич, раскольничье распятьеВ разъяренных стиснуто руках,И гремят последние проклятьяС удаляющегося возка.

Так вот и рождаются святые,Ненавидя жарче, чем любя,Ледяные волосы сухиеПальцами сухими теребя.

РАССКАЗ О ДАНТЕ